Творчество этого художника показало сибирякам картины нетронутой, бескрайней родной природы, где вольно дышится. По средствам выражения оно оставалось при этом тонким и лиричным, порой оборачиваясь необузданным каскадом красок. Его творчество тот случай, когда под картинами мы имеем в виду не то, что художник водил кистью по холсту, а картины — создание природы, чему сопереживают люди. Может быть, поэтому, в силу непоказной чувствительности у этого статного, сильного и выносливого человека вдруг оказалось больное сердце, и он ушел из жизни внезапно, в возрасте 48 лет – в 1958 году. В 2010-м, в его столетие, Иркутский областной художественный музей устроил его выставку. Художник не был забыт.
В 1962 году вступительную статью к каталогу посмертной выставки картин С.К. Гвоздева написал известный иркутский искусствовед В.В. Фалинский. Статья содержит необходимый объем информации о художнике. В 2010 г. к выставке, посвященной его 100-летию, по инициативе дочери художника Т.С. Калугиной и внучки-художницы Е.А. Калугиной, при содействии ИОХМ вышел новый каталог. Старый он дополняет тем, что показывает картины в цвете. Стоит уточнить: картины, наличествующие в наши дни, – ибо перечень, сообщенный В.В. Фалинским, сжался до неузнаваемости. В 2012 году откликнулась с воспоминаниями дочь художника Ольга Степановна, проживающая в г. Сумы на Украине. Они расширяют представление о нем и его творческом темпераменте. Имеются в наличии и другие письменные свидетельства лиц, знавших С.К. Гвоздева: художника Е.А. Конева (журнал «Художник», 1959, №4), жены А.А. Гвоздевой, самодеятельной художницы Н.М. Звягиной, присланные в 1961 году из Кракова, ангарского художника Альберта Кусса («Здесь люди славу обретали», газета «Время», 2001, №57). В 1988 году в журнале «Сельская молодежь» №3 были опубликованы документальные рассказы ангарского врача Инны Фруг с предисловием писателя В.Г. Распутина. Рассказ «Снежок» посвящен последним дням С.К. Гвоздева и рисует образ художника, всеми помыслами погруженного в искусство.
Степан Кузьмич Гвоздев родился 25 сентября 1910 года на разъезде Венгерка станции Суетиха (теперь г. Бирюсинск Иркутской области) в семье путевого обходчика. Его отец Кузьма Гвоздев с женой Степанидой и дочерью Натальей приехал из Белоруссии в пору строительства Транссиба – прибывающим предлагались должности и участки земли. Молодая семья быстро обзавелась хозяйством и пасекой среди привлекательного таежного приволья. Пополнилась пятью сыновьями, среди которых был Степан. Дети росли работящими и выносливыми, скорыми на всякую выдумку. Особенно их привлекала возможность дрессировки всякой живности. Лошадь, коза, сорока, еж имели свои успехи, а домашние гуси летали. Однажды Степан с братом Алексеем перевернулись на плоту и, спасшись, Степан со страху забрался на сосну. «Сижу, — рассказывал он, — ни живой, ни мертвый. Слышу крики. Вижу, отец бежит с багром, мать с граблями, братья машут палками. Ничего не могу понять. Думаю: что случилось? Зачем они озеро ковыряют? Тут мать заголосила: «Батюшки! Утоп Степан-то». Тогда я понял, что меня ищут в озере, и завыл, от испуга и холода. Все ахнули. Отец стащил меня с дерева и дал взбучку. Алексею тоже попало». Это озеро и эту сосну показывал художник своей семье спустя десятилетия. Родные места он любил.
Братьями Гвоздевыми двигала огромная жажда учиться. Школа, которую они посещали, находилась на окраине поселка Тайшет. С будки Венгерки, прицепившись к вагонам проходящего товарняка, братья Алексей, Степан, Анатолий, Николай и Константин прибывали на учебу.
Их вторым домом была тайга, и в долгие зимние месяцы Степан, тоскуя по ней, стал рисовать ее по памяти. Рисовал на стенах, скамейках, табуретках, по инею окон, на сосновых досках. Углем, мелом, обломками кирпича. Одной своей проделкой он долго гордился. Отец взял его в гости к соседу, который ремонтировал свою сторожку. На полу стояла краска – голубая для окон и коричневая для пола. Пока взрослые беседовали, Степан на трехметровой переборке написал огромную коричнево-голубую собаку. Хозяева сперва рассердились, а потом оберегали эту «роспись» вплоть до сороковых годов.
После окончания школы в 1929 году Тайшетский райком комсомола подписал путевку и направил Степана Гвоздева на учебу в Иркутский изопедтехникум «как активного комсомольца и имеющего талант». Его преподавателями были Иван Лаврович Копылов, основатель иркутской художественной школы, и Николай Васильевич Шабалин, в течение 1931-1932 учебного года, после стажировки в мастерской К.С. Петрова-Водкина. Каким-то образом среди имен преподавателей фигурирует А.П. Жибинов, последователь филоновской школы, пришедший в изопедтехникум в 1932 году по возвращению из Ленинграда.
Как разместить здесь рекламу
В 1932 году Степан Гвоздев завершил учебу и был направлен учителем рисования в железнодорожную школу на забайкальской станции Борзя. Вскоре был призван на военную службу, которую проходил там же, в Забайкальском крае, в топографических частях. В 1935 году, согласно данным В.В. Фалинского, он прибыл со службы в Иркутск и в студии Товарищества «Художник» устроил показ своих этюдов и рисунков. На них были степи Даурии, горные реки, таежные дали. «О молодом художнике заговорили, как о талантливом, с острым глазом живописце», — пишет В.В. Фалинский. Он глубоко прочувствовал природу Забайкалья, так, что сразу, с забайкальским багажом пейзажей был принят в Союз художников. В 1935 году централизованного, через Москву, приема еще не было. Согласно членского билета С.К. Гвоздев стал «членом Союза советских художников Иркутской области».
Дочь Гвоздева Ольга Степановна отмечает, что еще по прибытию в Иркутск на учебу в 1929 году будущий художник удачно устроился с жильем (Краснофлотский переулок, дом 3): «Моему отцу крупно повезло – его взяла на проживание местная аристократка (чуть ли не графских кровей) Татьяна Андреевна Череповская., образец тактичности, воспитанности и деликатности. Ее брат Александр Андреевич имел в Иркутске до революции свой ювелирный магазин». Т.А. Череповская отнеслась к будущему художнику как к родному сыну, а когда он женился, приняла молодых на квартиру (второй раз, после его пребывания в Забайкалье). Когда семья Степана Гвоздева получила две комнаты в коммуналке по ул. Красного восстания, Т.А. Череповская подарила на новоселье старинную мебель, редкие дореволюционные подписные издания – Шиллера, Пушкина, Лермонтова. В те голодные, бедные годы это считалось большим подарком. Тогда же Т.А. Череповская вывела художника из-под ареста. Это случилось, когда неожиданно нагрянувший обыск обнаружил у далекого от политики С.К. Гвоздева портрет одного из репрессированных членов верхушки компартии. Т.А. Череповская посетила следственные органы и сумела выкупить художника за дорогое кольцо. Вкупе со всеми жизненными обстоятельствами С.К. Гвоздев увлеченно работает над пейзажем – выезжает на Байкал, Ангару, в Саяны и Аршан, на родную Бирюсу. Первой его значительной работой стал пейзаж «Ангара зимой», представленный на областной выставке 1939 года. После доработки он был принят в Москве на республиканскую выставку молодых художников в 1941 году.
Началась война. Вместе с другими художниками, освобожденными от призыва в армию, С.К. Гвоздев стал работать над плакатами «Окон ТАСС». В живописи, следуя общей тяге к батальному жанру, к жанрам, отражающим быт военного времени, к портрету, художник написал три вещи: «Письмо с фронта» (1942), «Берут языка» (1943), «У карты военных действий» (!945-1946). Так о них пишет В.В. Фалинский: «В свое время это были неплохие работы, они выделялись на выставках, пользовались вниманием зрителей, но проверки временем не выдержали. Прирожденный пейзажист, художник не смог дать образного решения ни в одном полотне. Хоть они написаны с искренностью и любовью, все же остались иллюстрациями… В созданных в годы войны портретах воинов-сибиряков капитана А.С. Имкелова, лейтенантов АС. Ростопчина и Неудачина, Гвоздев добился хорошего портретного сходства, но по живописным достоинствам они также ниже, чем его пейзажи. Движение души лучше удавалось художнику в портретах-этюдах. Таковы всгрустнувший ребенок – «Таня» (1948), радующаяся лету и солнцу «Девушка с корзиной». В целом портреты Гвоздева робко написаны и обеднены в цвете. Сам он часто сокрушался: «Как ни бьюсь над портретами, а они у меня все охрой болеют. Никак вылечить не могу».
После войны художник с много путешествовал с этюдником. После военных тягот и патриотического служения делу Победы панорамы бескрайнего мира волновали его особенно глубоко. Природа для него воистину была «не храм, а мастерская», причем его, как человека своего времени, привлекало и ее преобразование. Его «Панорама строительства Братской ГЭС», написанная в 1957 году, участвовала в республиканской выставке, посвященной 40-летию Октябрьской революции.
Художник переосмысливает ранние работы, посещая те места, в которых побывал до войны. В 1947 году это было Забайкалье, важнейшее место в его жизни, в 1948-ом – Присаянье, река Уда, Уковский водопад, окрестности Балаганска, в 1949 – Ока, Лена, Падун. И всегда Байкал. Географию путешествий С.К. Гвоздева можно узнать из названий его произведений, приведенных в каталоге В.В. Фалинского. В 1950-м художник посещал Москву – это был единственный его выезд за пределы Восточной Сибири. В 1952 году в течение лета работала Байкальская студия, руководить которой приехал известный московский живописец Владимир Гаврилов. Почти все иркутские художники выехали на Байкал. В.В. Фалинский: «Коллективная работа, творческие диспуты, обсуждения помогли Гвоздеву постепенно избавиться от перегруженности этюдов деталями; он перешел от внешнего описательства, от пунктуального следования натуре, а стремился познать и отображать саму сущность природы». Однако же годом ранее его две картины «Братск на Ангаре» и «Ангара у Падунских порогов» участвуют на республиканской выставке. Участие в них С.К. Гвоздева становится регулярным. В.В. Фалинский, как свидетель творческого пути художника, называет Братскую серию, в которой около 40 полотен, лучшей в его творчестве. Он был участником 30 выставок, а на своей последней прижизненной в ноябре 1958 года, она же была первой выставкой художников Ангарска, показал 44 работы. Дочь Ольга Степановна: «В семье только и звучало: «Надо готовиться к выставке!», то зональной, то к республиканской, то к всесоюзной». Как-то раз Художественный совет в Иркутске не принял его работу. А.А. Гвоздева: «Степан Кузьмич заметно переживал. Потом вдруг схватил нож и подбежал к картине. «Всё!, — думаю, — сейчас он ее на кусочки изрежет». Но нет, вижу, его осенила какая-то мысль. Он начал убирать краску с холста ножом и мне кричит: «Помогай!». Мы счищали краску, а тревога за последствия не покидала меня. Всю ночь Степан Кузьмич работал над композицией, полностью изменил ее и утром начал писать красками. Мне никогда не приходилось быть свидетелем такого лихорадочного порыва в работе. Степан Кузьмич весь загорелся. Холст содрогался под его кистями… Все были поражены и одобрили работу. Теперь надо было ждать, что скажет Москва. Вскоре Степан Кузьмич сам уехал в Москву и писал, что картина принята на Всесоюзную выставку маринистов. Это был «Братск на Ангаре», созданный за одни сутки».
С.К. Гвоздев всей жизнью был подготовлен к экстремальным ситуациям. Нелегки путешествия по сибирским дебрям со снаряжением. Однажды во время сильной грозы на забайкальской реке Ингоде, в Сохатино, художник оступился, и вместе с этюдником, огромным зонтом и складным металлическим стулом соскользнул с высокой скалы. Мужество и физическая крепость спасли его – схватившись за уступ, он сумел подтянуться и вскарабкаться обратно. В 1951-ом он совершает рискованное путешествие на лодке по Ангаре в Братск, по пути запечатлевая раскинувшиеся грозные просторы. Однажды, работая над картиной, посвященной Братской ГЭС, он стал невольным свидетелем случая, когда двое бежавших заключенных убивали третьего. Выхватив из своего большого зонта пику с железным наконечником, грозно заблестевшим при свете луны, художник с ревом зверя кинулся на преступников и спас жертву.
С.К. Гвоздев возмущался, что художники мало бывают на пленэре. Из Братска он писал домой: «Нет, надо ездить, ходить, летать, и даже в пену нырять ангарскую, чтобы почувствовать ее нутро. И вот я стою во весь свой исполинский рост, отваживаясь вступить в единоборство с Падуном. В какие-то секунды наступает решение – и я бросаюсь в пену кипящего каскада. Я наслаждаюсь как морж. Ныряю и выныриваю. А надо мной кружится целая стая чаек, охраняя от такого страшного зверя, как я, своих детенышей. Какая красота! Какая стремительность! Какой грохот! Пена, крик чаек – такая стихия подсильна только Айвазовскому! Я проливаю пот в сражениях за красоту и надеюсь, что в наших садах зацветут цветы. Надо верить. Иначе ничего не сделаешь. Надо всегда быть участником жизненных битв!»
Ольга Степановна: «Отец был «человеколюб», если так можно выразиться. Был предельно простым и уважительным ко всем – от интеллигентов до практически малограмотных. В людях он видел прежде всего душу, сердечность, человека. А чины и почести уходили на задний план. Еще одно важное качество он имел – умение слышать собеседника. В связи с этим художники сделали шарж на него с подписью «Степан Поддубный, Падунский, Байкальский, Забайкальский, Ангарский, Тайшетский, Братский, Саянский, Ольхонский», а рядом привели все его междометия и реплики: «Да ну!… Ну да!… Что Вы говорите! Как же так! А когда это случилось!… Подумать только!.. А а…а… а… ! Да… да… да…!О…о…о…! У…У…У…! Да вы что!»
Рассказ Ольги Степановны, больше всего интересовавшейся работой отца и впоследствии преподававшей историю искусства в художественном училище, рисует С.К. Гвоздева и как художника, и как семьянина: «Вообще отец ценил семью превыше всего. Даже когда он надолго уезжал в свою «природную мастерскую» он умудрялся писать нам письма. Некоторые были со стихами и рисунками: отец изображал, как он плачет и скучает по нас, и «наплакал уже целое озеро»… Летом, собираясь в очередную поездку, он не забывал о своей семье. Старался всеми силами вывезти нас на природу из городской суеты. Однажды мы оказались на даче художников вблизи Байкала, где как раз проходил пленэр. Туда съехались многие художники, как я помню, — Рогаль, Закиров, из Ленинграда был приглашен Подлясский. Художники – народ творческий, непоседливый, всегда находили себе занятие по душе: днем наполнялись впечатлениями от байкальской природы, от работы над этюдами, подмечали друг за другом разные стороны характера. А вечером собирались возле костра и давали волю шуткам, анекдотам, разным остротам. Здесь уж нашему папуле не было равных! Все просто падали со смеху и хватались за животы. А отец при этом всегда оставался серьезным. Видимо, это тоже играло какую-то роль в деле шуток.
Помню еще одну увлекательную поездку в Усть-Осу…. После прибытия на место нас поселили для проживания в местную сельскую школу. В те времена членам Союза художников полагалось способствовать и выделять какое-то жилье. Школа была пуста летом – значит, давали школу. Мы этому рады были безмерно! Сдвигали парты, набивали соломой матрасы. И никаких курортов не надо! С утра пораньше отец уходил на работу, в свою природную мастерскую, а когда вечером возвращался назад, уже горел костер, кипел котелок с картошкой, а на траве стояла кружка с парным молоком. В такие романтические вечера отец любил общаться со своими дочками, всегда находил для своих рассказов занимательные истории. В той местности находилось очень загадочное провалище, не то болото, не то подземная воронка. И временами туда что-то проваливалось или там исчезало. Однажды под землю ушло целое хозяйство-дом и, говорили местные жители, на этом месте появилось озеро. Домашние животные, которые приближались к этому месту, могли уж домой не вернуться. Оно называлось гиблым. Как ни бросали местные жители в него монетки, чтобы задобрить его, оно все равно делало свою безжалостную работу. Отец водил нас туда — смотреть издалека. Дух захватывало».
В путешествия за видами Сибири С.К. Гвоздев чаще всего отправлялся один. Но на Аршан в Саянах он как-то раз поехал с семьей. В другой раз – с семьей художницы Н.М. Звягиной. И, таким образом, остались еще одни свидетельства того, как он работал. О.С. Солдатенко: «Особое место в палитре Аршана занимает гроза. Это целая симфония-стихия! В такие моменты все вокруг превращалось в сплошной бурелом. Маленькие речушки от объема воды, сходящей с гор, превращались в бурлящие потоки. Они несли с собой вырванные с корнями деревья, камни, ветки. Вся бурлящая масса воды с грохотом грома неслась дальше, в долину Тунки. Где сила ее вдруг ослабевала, успокаивалась, вода разливалась вширь, здесь простора ей было вдоволь. Гроза в Саянах явление неординарное, отец всегда любил это состояние в природе. Спешил в горы с этюдником запечатлеть необычную красоту, как только понимал, что надвигается циклон с ветрами и бурями. Такой уж был человек – широкая и бездонная душа художника, влюбленного в природную стихию. Наверное, поэтому пейзажи у отца всегда дышат свежестью жизни, от них просто веет любовью, очарованием и бесконечным восхищением».
Н.М. Звягина: «Сколько обаяния и жизни чувствуется в его этюдах! Это потому, что он сам слился воедино с той природой…
— Вот она какая, Сибирь! Да разве можно не любить ее всей душой! – так часто говаривал С.К. о своих родных сибирских местах. Работал он в то лето много, от 6 утра и до полудня, а после обеда в 4 часа снова уходил на этюды. Ходил один, не любил, чтобы ему мешали в работе. Раз раздобрился и пригласил нас с семьей сопровождать его до старой мельницы. Было это после обеда. День удался погожий. Краски были яркие, а тени мягкие. С.К. шел впереди со своим этюдником, «пудовым», как он его называл.
— Вот она, уже «на пенсию» пошла, не работает.
Это была старая мельница, которая удивительно красиво выглядела на фоне Аршанских гор. Этюд мельницы очень быстро рождался на моих глазах. Я старалась не проронить его мазков, краски он брал уверенно и долго не мешал, а, казалось, готовые укладывал точно и быстро. Что же это? Этюд или картина? Вернее будет, картина, живая, будто вырезанная ножом из природы и уложенная в этюдник.
Позднее я видела, как родилось большое полотно «Аршанская мельница». Тогда он писал большими кистями, размашисто и для себя по-новому. Сам признавался, что не писал, а «камни ворочал». Небо написал буйное, волнующее. Мне эта картина, полная экзотики, очень нравилась».
Н.М. Звягина брала уроки у С.К. Гвоздева и писала о нем пусть кратко, но достоверно. «Одни картины он писал скоро, даже на обед жалел часу, а другие медленно, всё что-то искал, сверял с этюдами, долго собирал материал и говорил, что «мучил»… Последняя картина, над которой серьезно работал С.К. при мне, была «Илим». Эта картина, вся в теплом колорите, восхищает своим предвечерним покоем и тишиной. И опять та же безграничная любовь к природе. Нет, он не впадал в сентиментальность, не преувеличивал, а показывал искренне, правдиво, с лирическим настроением.
Это именно малые картины, а не этюды, писались сразу с натуры с определенным настроением и темой. Все детали сливал он в единое целое, характерное для сибирской природы».
Характерно, что пишущие о художнике С.К. Гвоздеве, не обходят вниманием и его личность. «Доброта, бескорыстие и отзывчивость были его отличительными чертами», — писал А. Кусс. Н.М. Звягина: «У меня сохранилась самая светлая память о Степане Кузьмиче не только как о художнике, но и как о человеке. Он был человеком душевным и сердечным. Был отзывчив, много читал и любил беседовать. Помню, раз мы беседовали о Левитане, а потом С.К. дал мне прочитать книгу о нем, всю испещренную значками NB. В спорах он всегда отстаивал точку зрения русских художников-реалистов. В спорах с людьми всегда был мягким и добрым, что не совпадало с его грузной и медвежеватой фигурой. К начинающим художникам относился со всей сердечностью. Помню, приходил к нему один шофер со своими рисунками, он серьезно рассматривал их и давал консультации, помогал развиваться. Я тоже не раз обращалась за советами по живописи, С.К. охотно их давал, а, главное, говорил: «Идите на этюды, сама природа вас многому научит!». Теперь я с благодарностью вспоминаю его слова, в которых убедилась».
«Я помню отца, как огромного труженика, — писала старшая дочь, — Но когда у него выпадало время домашнего покоя, отец читал книги по ночам. Его любимые авторы были Пришвин, Паустовский, Гаршин, Чехов. Страсть к чтению отец передал и своим детям». И далее она рассказывает о быте семьи: «Когда наша семья жила на улице Красной Звезды (теперь Сухэ-Батора), нам удалось переселиться с первого этажа на второй, тоже в коммуналке. Теперь это была квартира с двумя комнатами и балконом, правда, вторая комната считалась кухней и имела огромную русскую печь. В этой комнате-кухне отец ставил мольберт между окном и печкой и закрывался от нас холщевой занавеской. Трудиться в полную силу удавалось не всегда. Квартира была в центре Иркутска, родня часто просилась у нас переночевать, чтобы утром на рынке продать свой урожай. Время от времени кто0нибудь из родственников просил поселить сына или дочь на время учебы. Родне в нашей семье не было принято отказывать. Оказавшись в центре, мимо не мог пройти никто из друзей. Они заглядывали «на минутку» и засиживались за интересными беседами. Мне запомнились писатели Иннокентий Луговской, Константин Седых, композитор Пьянков, тогда почитаемый настройщик фортепиано, и другие. Пьянков развлекал нас историями и показывал фокусы. Тетя Женя, актриса областного кукольного театра и мамина родственница, приходила со своими куклами и разыгрывала сценки из сказочных спектаклей прямо у нас в доме. Нашему восторгу не было предела! Мама наша от природы тоже была замечательная актриса. Она исполняла стихи и басни. Конечно, в доме у нас никогда не было покоя: шум, гвалт, разговоры. Нам с сестрой с трудом удавалось приготовить уроки. Отец называл нашу квартиру «постоялым двором». Со временем пришла идея – перебраться в Ангарск, обменять меньшую площадь на большую…. Так наша семья перебралась в Ангарск. Радости не было конца: в благоустроенной квартире не надо было топить печь, мы с сестрой заимели отдельную комнату, ну, а папочка получил долгожданную мастерскую. Мамочку пригласили во Дворец пионеров вести кружок театра кукол. Это случилось после того, как она с десятью учениками подготовила у нас на квартире «Кота в сапогах» Ш. Пьеро и заняла со своим спектаклем первое место на олимпиаде. В Ангарске пошла вверх карьера отца. Он был назначен председателем художественного совета. Характером отец совсем не походил на начальника, был ранимый и чувствительный, приходил домой с обидой на своих коллег, переживал за разные нюансы их поведения.
Мне хорошо запомнился тот период жизни. Я после школы заходила к отцу в комнату мастерскую, где с огромным интересом и любовью наблюдала, как он хлестко работает. Мольберт и холст просто сотрясались! Это было какое-то единение с отцом, возможно, в эти моменты во мне зарождалась будущая художница».
С.К. Гвоздев очень любил музыку и играл на многих музыкальных инструментах. Ему хотелось, чтобы дочери были музыкантами. Старинный дорогой аккордеон, который у него был, он обменял на фортепиано. Мечту его исполнила младшая дочь Татьяна – она окончила музыкальную школу, музыкальное училище, наконец, музыкальный факультет Иркутского пединститута, где и осталась работать концертмейстером. Старшая дочь Ольга окончила художественное училище и преподавала художественные дисциплины в училище г. Сумы на Украине. С.К. Гвоздев в пейзаже стремился к напевности, сравнивал живопись с музыкой. Так в жизни дочерей это единое целое вылилось в две линии.
Работая, С.К. Гвоздев исчерпывал свои силы. А.А. Гвоздева: «Как-то придя домой очень уставший, сказал: «Как много надо сделать. Хоть бы пять лет еще прожить. Я должен перед народом отчитаться». Стрессовых факторов, как теперь принято говорить, в жизни художника было много. В начале войны в боях под Москвой погиб брат Алексей, в конце от рук бендеровцев во Львове брат Константин. Умерли отец, мать, сестра. Семья С.К. Гвоздева прошла через голодные годы. Ольга Степановна: «Я помню, когда мама водила нас в баню полуголодными, и мы там падали в обморок от недоедания и малокровия. Уходили, так и не помывшись. В сороковые годы, когда была карточная система, еды не хватало. Мама, как могла, выкручивалась из безденежья. Отец в свободное время вырезал лезвием и скальпелем трафареты в несколько слоев для узоров, а она с помощью красок набивала ковры, наподобие персидских. Для этого люди приносили ей самые обычные байковые одеяла. Им хотелось как-нибудь украсить свои жилища. Отец выполнял с фотографий портреты на заказ. Помню случай, когда он по просьбе церковных служителей написал икону. Она предназначалась на подарок Патриарху всея Руси. Когда священники приехали на черных «Волгах» забирать ее, удивлению соседей не было предела. Икона понравилась. На просьбу исполнить еще, отец, однако же, отказался: «Не мое это». Не знаю, как мы бы выжили, если не талант мамы, как белошвейки. Помогали морально и материально нам родственники из Москвы – Кузьмины и Ревердатто. Уважали и почитали талант С.К. Гвоздева, присылали то одежду, то книги. Мама никогда не требовала от отца материального благополучия, даже мы, дети, знали – главное – творчество, остальное второстепенно». Художник и семью свою, и творчество называл мостом в будущее.
А.А Гвоздева: «В 1958 году не достроенный мост рухнул! 3 декабря на 48-м году жизни, в расцвете творческих сил ушел навечно от нас дорогой друг и отец, всеми любимый Степан Кузьмич. На полдороге оставил он свое огромное прекрасное начатое. Не было для нас ничего страшнее. Чем эта правда».
Возвращаясь к вопросу о наследии художника, которое в массе утрачено, приведем характерный эпизод из воспоминаний Ольги Степановны. «Самая любимая работа для меня – это «Саяны». Здесь слилось все воедино, как в симфонии – и воздух, и горы, и обрывы, и у подножия вьется река Кынгарга. В полную силу проявилась Сибирь, какая она есть. Картина большая, многоплановая и в то же время такая легкая и воздушная! В 1962 году на посмертной выставке отца она прозвучала, как доминанта, как итог многолетней работы. Виталий Рогаль на этой выставке назвал отца лучшим певцом Сибири.
Но вот какова судьба «Саян». Картина находилась в ангарском ресторане «Саяны». Мама по доверенности взяла ее для выставки, потом вернула. Когда пришло время проводить очередную выставку, мы опять обратились с просьбой к ресторану. Каково же было наше удивление, когда нам сказали, что картина исчезла, возможно, она в подвале. Кто-то додумался почистить ее мылом, керосином, видимо, еще и порвали. «Саяны» пропали для истории навсегда».
В каталоге В.В. Фалинского картина «Саяны» находится в списке работ, исполненных в 1954 году: «Принадлежит ресторану «Саяны» г. Ангарск, х.,м., 130х200». Из каталога же следует, что только одно небольшое полотно «Парк зимой», 1945 г., было закуплено Иркутским областным художественным музеем. Однако, после публикации каталога и по завершению посмертной выставки ИОХМ приобрел 13 полотен С.К. Гвоздева. Среди собственников значатся ангарские дома и дворцы культуры, столовые, техучилище, школы, клубы, детсады, стоматологическая клиника. Время ярких вещей и потеря вкуса отразились на судьбе полотен С.К. Гвоздева. Со временем они стали нуждаться в дорогих и благородных рамах, подчеркивающих их значимость, но вместо этого исчезли невесть куда. Хорошо, если они были расхищены, а не уничтожены.
Представленные в альбоме полотна иллюстрируют сказанное о творчестве С.К. Гвоздева еще при его жизни. В них и напевность, и нежность, и деликатность, и любовь к просторам Сибири. Краски сдержаны по тону, а нюансы выдают скрытое волнение кисти. «Время покоса», 1947 г. самый ранний из представленных видов. В свежем стоге пахучих трав проглядывает некоторая аллегория. Столь же ровным, правильным по формам и возвышенным было творчество С.К. Гвоздева. И столь же неброско, сквозь тень проступает для потомков. «Верхоленск» написан в 1949 году. Хмурая сосредоточенность пейзажа влажна и задумчива. В ней нет ничего сурового при кажущейся строгости колорита. Это пасмурный день на любимой земле, влекущий своим течением в сопровождении зримого течения реки Лены в ее верховьях. На обратной стороне пейзажа «На Ангаре» стоит четыре даты – 1939, 1946, 1948, 1951. Видимо, художник сам не написал ее, а сверка с каталогом давала разброс мнений. Верной кажется более поздняя дата – передний план написан свободными, почти корпусными мазками, хотя отступившая даль более традиционна – мазок нежен, словно робок. В пейзаже «Падун. Поселок строителей ГЭС», 1955 г., уже и дальний план написан широко и почти небрежно – почти типично для более поздней иркутской школы живописи.
Пейзаж «Здесь будет Братская ГЭС» показывает створ Ангары до начала работ по ее перекрытию. Написан он с высокой точки и показывает мощную массу воды в ее скрытом поступательном движении. На дальнем плане вода создает вихрь, который, кажется, готов ухнуть вниз, на непостижимую глубину – и одновременно «предсказывает» вращение турбин будущей гидроэлектростанции. Это весна – на противоположном берегу лед, он толстый, каким нарастает за зиму. Пасмурное безлюдье пейзажа слегка подсвечено туманом дальнего горизонта. Пейзаж не содержит контрастов и противоречий, представляя «пейзажный соцреализм» в единстве и согласованности всех деталей.
Именно С.К. Гвоздев написал эти места до того, как их первозданность была уничтожена техникой. Для многих художников, прибывавших на строительство Братской ГЭС, это место послужило точкой для конъюнктурного взлета, исполнения карьерных замыслов. Подобные вещи были чужды С.К Гвоздеву, дышавшему с сибирской природой одним дыханием.
Художник С.К. Гвоздев ушел в самом расцвете своего таланта. Такие случаи совершенно нередки в человеческой практике. Они говорят только о том, что всему отпущен свой срок.
Список использованных материалов:
Письма художника С.К. Гвоздева
Е. Конев «Памяти С.К. Гвоздева», журнал «Художник», 1959, №4
Воспоминания А.А. Гвоздевой
Воспоминания Н.М. Звягиной
Каталог посмертной выставки 1962 г.
А. Кусс «Здесь люди славу обретали», газета «Время», №57, 2001 г.
Каталог «Степан Гвоздев. К 100-летию со дня рождения», 2010 г.
Воспоминания О.С. Гвоздевой-Солдатенко
Инна Фруг. Завещание. Рассказы, журнал «Сельская молодежь», 1988 г. №3.
Автор: Ясникова Татьяна Викторовна (Иркутск),
член Союза журналистов России с 2000 года, Союза писателей России с 2001 года.
Председатель правления Иркутской областной писательской организации с 2014 года по настоящее время.
