Сибирь! Кажется, что с первой секунды моего появления на сей Божий свет, этот край России отметил в своих скрижалях мою бренную сущность и, следя за моей жизнью, упорно призывал в свои дикие, необъятные просторы.
Почему столь пристальное внимание к моей скромной персоне?
А ларчик просто открывался! Все дело в том, что явился я в этот мир на востоке Свердловской области в селе Азанка, Верхне-Тавдинского района 17 ноября 1948 года. Так по крайней мере значится в свидетельстве о рождении. На самом деле точное место моего рождения – места не столь отдаленные – зона. Ничего в этом трагического не усматриваю.
Ведь не секрет, что в годы «царствования знаменитого усача» десятки миллионов граждан «самой свободной страны в мире» долгие годы своей жизни видели небо в клеточку именно в таких местах. Кстати, если судьба послала тебе «подарочек» сидеть в своей родной области, то места не столь отдаленные будут звучать в данном случае правдоподобно. Но для жителя Крыма — весьма и весьма отдаленные.
Ох уж эта непредсказуемая Русь!
По прошествии шести месяцев мать увезла меня в более теплые края. Возможно, такой крохе климат не светил ничего хорошего. Как бы то ни было, в один прекрасный день выглянул я из пеленок в новом для меня месте. Но лишь годы спустя понял, что сие место в Белоруссии сравни с Крымом – озеро Нарочь. На берегу столь благородного озера приютился дом грудного ребенка, в который и определила меня мать на неопределенный срок, срок, который растянулся на долгие годы скитаний по детским домам и общежитиям необъятного Советского Союза.
Школьные коридоры начал осваивать в Байбовском детском доме, что располагался в десятке километрах от города Сморгонь Гродненской области, опять-таки в Белоруссии. Поверьте детдомовцу, шесть коридоров и семь классов – трудный путь. И с моральной и с физической точек зрения. Но всё когда-то имеет свое логическое завершение.
В 1963 году детдом прекратил своё бренное существование, и ребятня переехала в сам город Сморгонь во вновь открывшуюся школу – интернат. Еще один год учения и, пожалуйте, ребятишки, ступайте на тропу трудовой деятельности на благо социалистического общества.
Судьба соизволила забросить меня в далекие казахские степи, где в городке с мудрёным названием Кандагач в местном ГПТУ осваивал профессию электрика.
Нет! Покорителя необъятных степей из меня не вышло и, потому через два года снова объявился в родных Пенатах – Сморгонях. Поселился у бывшего директора интерната Шклярова Петра Львовича, а работать стал в мехколонне, занимался электрификацией окрестных деревень. Год пролетел незаметно, а военком не спал. Принесли повестку и я, остриженный под «Котовского», ступил на тропу войны – служба в доблестной Советской Армии. Повезло. Служил опять же таки в милой сердцу Белоруссии. Затем работа в Минске на стройках коммунизма.
Казалось бы, все хорошо, прекрасная маркиза! Отличный город, неплохая работа, учеба в изостудии и перспектива поступления в художественное училище. Ведь уже несколько лет подступался к своей заветной мечте – стать художником. Увы! Человек предполагает, а Бог располагает.
В то лето, 1970 года, Сибирь напомнила мне, откуда я родом. В Минск пришло письмо, из которого уяснил себе, что в далеком Братске проживает моя мать и которая слезно просит «блудного», но столь её любимого сына явиться пред её ясными очами. А тут и отпуск подсуетился. И вот, в дождливый день 4 июля 1970 года с трапа самолета на сибирскую землю ступила нога молодого человека: с длинными до плеч волосами, в модной в те годы белой водолазке, с тубой работ из изостудии в одной руке и новеньким желтым чемоданом в другой. Доложу я вам, хорошенькое начало! Мать честная! Для полной картины не хватало снега. И вот уже пятый десяток лет Сибирь удерживает меня в своих ледяных объятьях.
И все же через год смог осуществить свою мечту – поступил в Иркутское училище искусств на художественное отделение. Четыре года в альма-матер просто промелькнули. Настала пора получать обязательное в те далёкие годы направление для работы по полученной за счет дорогого государства специальности. Выбрал край СССР — Магадан. И в который раз Сибирь наступила своей ледяной ногой на горло судьбе.
На горизонте замаячил Тайшет. Видно не судьба покинуть сибирские просторы!
Первым местом работы в этом городе стала художественная мастерская при отделе культуры. И пошло, и поехало! Где только не работал за годы, прожитые в Тайшете! И в художественной мастерской, и детской художественной школе, на предприятиях железной дороги и даже проводником вагона в тяжелые 90-ые.
Кто-то скажет — летун. Нет. На предприятии работал до тех пор, пока это доставляло мне удовольствие, и мог по-настоящему приложить свои знания и приобретенный с годами опыт. А рисовать номера на машины и дома — большого ума не надо. Кое-что успел сделать для города знаковое, на многие годы. Ну а вот о возвращении в Беларусь пришлось забыть навсегда.
В деревне Бирюса познакомился со своей будущей женой Танюшей. Ну прямо как в той песне: «Там где речка, речка Бирюса…». Родились у нас двое сыновей – настоящих сибиряков. Танюша все эти годы работает учителем начальных классов в родном для неё городе. Старший – Лев, зав. отделом в районной администрации. Младший – Дима, уехал с семьёй в Омск. Я же достиг того возраста, когда могу позволить себе называться пенсионером. Тайшет же стал моим последним в жизни пристанищем.
Здесь корни моих детей. Жизнь продолжается. Беларусь и Сибирь породнились, независимо от желания некоторых индивидуумов. То, бишь, Жамова. Ну, вот и все.
Старался написать о своем проживании как можно понятно.
ШКОЛА В ДЕРЕВНЕ
И наступила так называемая школьная пора.
Первое сентября 1956 года. А вчера вновь испеченные первоклассники примеряли первую в своей жизни школьную форму. Форму!? Смешно звучит. Да не было в те послевоенные годы в нашем провинциальном детдоме настоящей формы. Просто новая одежда и … главное – настоящие брюки.
Мальчишки как будто сразу становились взрослее на пару лет. Как они не походили на сорванцов в коротеньких шортах с лямочками через плечо. Эти лямочки и голые коленки напоминали о вчерашнем дошкольном детдоме. А ведь мы через пару часов станем настоящими школьниками. И верно, в школу нам великодушно позволяли ходить в форме. А уж по территории детдома, о ужас, будь добр, бегай в шортах.
И потому, нам, заморышам и недоросткам, очень хотелось подрасти ну хотя бы на несколько сантиметров. Но всякому овощу свое время. А пока, сынок, терпи и слушай за спиной: «Эй ты, заморыш, голоколенник!».
А еще в довесок выдали портфели и сумки. Те, кому достались именно сумки, были от радости на седьмом небе. Как – никак они были похожи на те, что носили офицеры и … агрономы. А в общем–то не столь уж и существенно. Главное, что сумки были на длинном ремне, со множеством отделов, и их можно носить через плечо. Это что-то! Правда, как выяснилось позже, яблок они вмещали ну совсем уж немного, не то, что портфели.
Ах да, пора, наконец-то и в столь желанную школу! Воспитательница раздала каждому первокласснику несколько цветочков и мы дружненьким строем отправились за первой порцией знаний. Школа располагалась за территорией детдома. Сейчас бы сказали — на нейтральной полосе. Вот она, в нескольких сотнях метров от въездной арки, скрыта за большими плакучими ивами. Сколько же сотен километров необходимо будет пройти за долгие годы учебы?
И, как говорится, после непродолжительного праздника, начались будни простого советского школьника-детдомовца. Ну не запал мне в душу первый школьный праздник! Воспоминания смазаны, размыты, как старые фотографии. И ничего с этим не могу поделать! Одни мимолетные проблески. И как звали первую учительницу, не помню.
Такой шибздик, а уже признаки склероза. Не рановато ли? Школьные будни пятидесятых годов, по-моему, похожи для большинства ребятни, посещавшей школы на периферии.
А вот жизнь в детдоме в те послевоенные годы заслуживает более пристального описания, так как совсем не похожа на жизнь ребенка в нормальной полноценной семье.
Но, на нашу радость аль беду, до нашего учебного корпуса еще вынуждены были топать дополнительно метров триста. Если перевести на современный лад, то он, корпус, больше напоминал заброшенную бедненькую панскую усадьбу без всяких ей положенных хозяйственных построек. Одним словом — бобыль.
И «грызла» в нем книги знаний только малышня, то бишь, начальные классы.
Из окон нашего класса с одной стороны видны были широкие советские колхозные поля, убегающие вдаль по многочисленным пригоркам. А с другой — в классные окна смотрела деревенская церквушка, едва выглядывавшая своими голубыми маковками сквозь ветки высоченных тополей и лип. А так как небо уже осенью дышало и лист по законам природы устремился к матушке-земле, то хорошо были видны птичьи гнезда и наводящие непонятную тоску многочисленные кричащие над ними стаи черного воронья.
Ах да! Это уже походит на лирику старичка. Оставим сие на последующие годы и займемся дальнейшим жизнеописанием.
Прямо у порога школы расстилалась широкая лужайка, которая нам, мелюзге, позволяла эксплуатировать себя по полной программе. На ней проходили и уроки физкультуры, и служила она местом, где мы познавали мир трав и разных ползающих и летающих букашек и тварей. Но больше всего эта лужайка испытала на себе маленькие ботинки малышни. Сколько же травушки-муравушки мы истоптали, играя в свои незамысловатые детские игры? Игры пятидесятых годов – лапта, чижик, городки и, в обязательном порядке, войнушка. Почти одинаковые по возрасту, мы не ощущали морального и психологического давления со стороны старшеклассников, а потому чувствовали себя на нашей лужайке свободными, не зашоренными, этакими вольными птахами. Одним словом, раздолье!
Но по дороге, по которой мы бегали на наш хуторок, иногда провожали в мир иной жителей близлежащих деревень. Вот это было для меня настоящим ужасом. Я даже закрывал глаза или поворачивался на 180 градусов только бы не увидеть лица покойника. Боялся, что по ночам будет сниться похоронная процессия. Не понимал, да никто и не объяснял, что это естественный процесс, земная сущность всего живого на Земле.
Но на сим неприятная сторона месторасположения нашего «хуторка» заканчивалась. В остальном воспоминания о учебё в нем самые хорошие.
Мы, мальчишки, очень любили вечерние возвращения в детдом и слушать, отмеряя сотни метров по старой графской дороге, нашего любимого учителя – Голубева Петра Федоровича. За спиной мы называли его Кутузовым, так как на финской войне снайпер-кукушка оставил Петра Федоровича без правого глаза. Он, конечно же, прекрасно был осведомлен о таком прозвище и с гордостью приговаривал, мол, и Голубевы с полным правом могут причислять свою фамилию к роду Кутузовых-Голенищевых. Как здорово он рассказывал о мерцающих на темном небосклоне звездах, которые рассыпаны, будто зернышки на току. Эти рассказы являли собой продолжение уроков, но, как ни странно, доставляли нам огромное удовольствие. Оно и понятно. Ведь такие рассказы не носили характер обязательной зубрежки услышанного, не нужно было писать нелюбимые контрольные и уж тем паче получать неуды. Просто свободный доступ информации в наши младенческие мозги, которая весьма прочно там и оседала.
В дальнейшем наш любимый «хуторок» разобрали по бревнышкам и перевезли к основной школе.
И через много лет я видел тот заросший бурьяном фундамент, который возвращал воспоминаниями в далекое прошлое, вызывая одновременно и умиление, и боль.
Ну а пока наша детдомовская жизнь неспешно текла, как и речушка, протекающая по территории наших Пенат.
ОЧЕРЕДНОЙ ВИТОК СКИТАНИЙ
Последний раз посетил наши Пенаты зимой 1990 года. Не мог знать, что больше никогда мои ноги не будут ступать по дорожкам дорогим и до боли знакомым местам.
Вот и в последний приезд в Сморгони не стали заезжать в Байбы. Причина весьма банальна – последние из могикан педагогического коллектива нашего детдома, к большому сожалению, ушли в мир иной. И провезли их по той же старой графской дороге, мимо школы, в которой они сеяли зерна просвещения в головы детдомовской пацанве все свои тяжелые учительские годы. Пусть же земля им будет пухом, на далеком от Тайшета белорусском деревенском погосте. И пусть же простят своего непутевого ученика за то, что не соблаговолил посетить их последний земной приют и не положил на их могилки хотя бы букетик полевых цветов.
А пока отправляюсь в свое прошлое. Брожу по заснеженным тропкам, которые приводят меня к сугробам, под которыми угадываю рассыпающиеся фундаменты бывших спальных корпусов, где стылый морозный воздух не зыбился промельками дорогих сердцу теней детства и отрочества: тупая тишина остро давила на барабанные перепонки. И только скрип снега под ногами напоминал о том, что все же и здесь есть хоть какие-то остатки жизни. Я шел путем своего детства, обуреваемый воспоминаниями о днях давно минувших.
В конце августа 1956 года, нас, десятка полтора малышей, аккуратненько усадили в кузов старенького, возможно еще видавшего дороги войны, ЗИС-5, накрытый дырявым брезентом, и все…
Остался за поворотом наш Карловский дошкольный детдом. Везли нас на другое местожительство. Очередное пристанище в сиротской жизни. Сколько их еще будет на нашем пути? Детдома, интернаты, общаги. И так до тех пор, пока не улыбнется счастье и не ступишь наконец-то на порог СВОЕГО дома. У меня этот лучик счастья промелькнул лишь на 28 году жизни. Но в данную минуту мы тряслись в кузове ЗИСка и глазели на уходящую вдаль пыльную деревенскую дорогу, с липнувшими к ней развалюхами, слабо напоминавшие собой избушки. Оно и понятно, чуть больше десяти лет назад по этим местам катком разрухи прошла война.
Долго ли коротко продолжался наш путь, но всему есть предел. Наша «старушка», взвизгнув тормозами, пристроилась задним бортом к каменным ступенькам тоже каменного трехэтажного здания. Из темного чрева кузова блестели десятки удивленных детских глазенок.
— Ну вот, наконец-то и доехали! И почему не слышны литавры, ведь это МЫ осмелились ступить на ваши владения новенькими и свеженькими? — вопрошали эти глазки.
Горошинами скатились с машины и вкатились по ступенькам на второй этаж, где для нашей братии уже были приготовлены кроватки. Ведь подкатили как раз к дневному «тихому часу». Ну что ж, спать так спать! Подумаешь, всего один часочек.
Знали бы своим детским умишком, какая пакостная загогулина нам уготовлена, не склоняли бы головки на подушки.
Воспиталка укатила на машине, даже не попрощавшись с теперь уже бывшими своими питомцами. Возможно, с педагогической кочки зрения сие деяние и нормально. Но мы-то Макаренок и Крупских разных там еще и на нюх не чувствовали, не говоря уже и об изучении их «бессмертных» педагогических изысков. А потому ровно через час вся территория детдома погрузилась в несмолкаемый многоголосый детский то ли плач, то ли вой. Кто сидя на кровати размазывал по щекам слезы и сопли, а кто уткнувшись в подушку от такого предательства бил по кровати руками и ногами. Что называется — приплыли. Веселенькая получалась картинка.
Но, как известно, всему на белом свете приходит конец. Так и наши силы начали иссякать и почему-то в желудке стали слышны странные урчания. Вот где проявился многолетний опыт администрации нового для нас коллектива. С немалыми потугами ревущую ораву препроводили в столовую, где уже были накрыты столы со всякой вкуснятиной. С детской непосредственностью, как галчата, мы налегли на это чудо, как будто догадывались, что такие столы в нашей дальнейшей детдомовской жизни будут ох как редки.
Основательно заполнив свои желудки и уже с сухими глазами и чистыми носиками, мы дружным строем отправились по достопримечательным местам детдома. Детдома, в котором, как выяснится в дальнейшем, проведем ровно семь лет. И так, экскурсия началась. Столовая не в счет, уже узнали ее месторасположение. Центром активной жизни детворы были: большая лужайка с громким названием «стадион», пруд, старые графские сады и близлежащие деревни. Да, да, деревни! Но о них более поздние повествования.
Итак, стадион. Что сей участок земли все же именовался именно так, подтверждали два вкопанных столбика с перекладиной наверху. Оказалось, что это архитектурное сооружение именуется воротами.
— Странно, а где же тогда калитка?- пронеслось в еще необразованной голове. Но довольно скоро мы изменили свое мнение и наводящих глупых вопросов старались не задавать. Можно было схлопотать и по шее. И все же: «Где калитка?»…
Остальные корпуса располагались по периметру стадиона и совсем не напоминали собой графские постройки, за исключением знакомого каменного здания. Обыкновенные деревянные сооружения эпохи среднего социализма середины 50-х годов. И что удивило, так это конструкция неизвестного архитектора с намалеванными на дверях известью буквами Ж и М. А находилась она в 50 метрах от спальных корпусов. Хорошо еще, что детдом находился не в Якутии. Но зима почему-то бывает и в Белоруссии. Вот было от чего впасть в уныние. Но можно подумать, что на прежнем месте мы пользовались унитазами и в теплом месте? Да нет же! Зато у каждого имелся свой персональный, с картинкой, горшочек. Ну что ж! Вынуждены будем приспосабливаться к более суровым условиям. Такова се ля ви.
Экскурсия продолжалась до тех пор, пока привычный ритм детдомовской жизни не заполнили непривычные для наших ушей звуки. То были звуки горна. Звуки, которые сопровождали все семь лет нашего пребывания в стольном граде – БАЙБЫ. Как много они будут значить в жизни, теперь уже истинных обитателей графских развалин под громким прозвищем — Байбовские разбойники. Но в данном случае, он, звук, созывал ребячью сотню к любимому мероприятию — ужину.
Променад по будущим нашим владениям вступил в свою заключительную фазу. Нам снова придется положить свои головки на непросохшие подушки и под воздействием от столь активного ознакомления с местными достопримечательностями спать.
Спокойной вам ночи, будущие байбовские вершители судеб окрестных деревень.
МАЛЕНЬКИЕ « ПАНИКОВСКИЕ»
Еще с библейских времен всему человечеству на нашей грешной Земле известно, что запретный плод весьма сладок. Сия аксиома неминуемо оседала в детских мозжечках в определенный срок. И вот сей срок наступал с прилетом первых жаворонков. Окрестные деревушки начинало охватывать необъяснимое чувство тревоги. Но вершители судеб прекрасно знали, в чем суть данной и вполне объяснимой для детдомовской шантрапы головной боли – неизбежное сокращение поголовья домашней птицы.
За заборами и по берегам безымянной речушки прогуливались на оголенных под лучами весеннего солнышка залысинах, по нашему пониманию неподдающиеся учёту куры и гуси. О Паниковском и его несчастной судьбе мы тогда и не могли знать, а потому предназначение гогочущей и кукарекающей птахи была предопределена. Прения между воюющими сторонами не проводились, так как сие считалось пустой формальностью.
Это вам не российская Государственная Дума. Итак, «война миров» вступила в свою решающую стадию. Наступала пора переходить к решительным действиям.
И, как на всякой войне, по всем военным премудростям, должна присутствовать стратегия и тактика действий. Дудки! Стратегия полностью отметается, а вот с тактикой дело обстояло проще. Долгими зимними вечерами мелюзга, разинув от удивления свои розовенькие ротики, внимала повествованиям старшего поколения о сокрушительных набегах на сопредельные подворья. Какие же романтические подвиги мы себе рисовали в наших младенческих головках? Фенимор Купер отдыхает! Ну, держись, «кулак»!
Тактику диктовала само расположение наступающей стороны – Белая Русь. Ведь это логово партизанского движения с уже забываемых лет монгольского нашествия. А посему, партизаны-байструки, флаг вам в руки!
Какое же огромное поле сражений разворачивалось перед затихшими под снежными сугробами умами советского подрастающего сиротского поколения!
Весна! Весну мы ждем!
Ну вот, сакавик (по–русски значит март) веселой капелью отметился на сугробах вокруг домов и деревьев. А с ним барабаны пробили сигнал о начале «войны миров».
Сколько же деревень содрогались в ожидании набегов, если радиус боевых действий составлял не менее пяти километров? Да не меньше десяти. Это вам не сибирские просторы, где расстояния между населенными пунктами исчисляются многими десятками километров.
Каждая боевая группка избирала собственную тактику нашествия на вожделенный объект. Суть же была единственно одинакова – поимка такой желаемой домашней птахи. С военной добычей возвращались к месту жительства. Конспирация не соблюдалась, так как пострадавшая сторона прекрасно была осведомлена о пути отступления боевых групп с самого момента образования детдома.
В наших Пенатах, говоря по правде, не преподавали ни основы аристократического поведения, ни светского воспитания. Да и откуда им взяться, если воспитатели сами были воспитаны в школах ленинского типа? А что же требовать с бедных послевоенных сирот?
Ходоки прямехонько врывались в кабинет директора и требовали немедленного возврата похищенного имущества, а также наказания виновных в столь наглой конфискации милых их сердцу пташек. Над территорией детдома проносился сигнал горна, который созывал ребятню на общее построение. Нестройными шеренгами она представала пред очами директора и ходоков. Начинался этап опознания. Но попробуй отыскать виновных среди сотни понуро склоненных голов и одетых в одинаковую форму, при этом указать карающим перстом и не оказаться грешным не только перед Богом, но и перед своей совестью. Ну, прямо ангелочки! Только знай себе, чертят на песке ножками черти что. Ну хоть сейчас пиши с них святые лики и вывешивай их на божнички!
И уходили ходоки, искатели правды закона, не солоно нахлебавшись, понуро опустив головы и руки от осознания своего бессилия. А вот чувства, обуреваемые уходящих, легко были читаемы – обида, унижение и затаенная злоба. И если случались проколы, то уж свою накопившуюся злобу ходоки вымещали на полную катушку. Избитых приводили в детдом, где поруганные «боевики» подвергались дополнительному наказанию, но уже в лице администрации.
И если крестьяне просто избивали неудачливых похитителей домашней птицы, то представители администрации применяли более гуманную методику перевоспитания, хотя и не совсем соответствующей духу советской педагогике.
Но уж что было, то было! Как звучала фраза Шурика из известного фильма: «Надо Федя, надо!»
Бедные наши мягкие места помнили об экзекуции несколько дней, а затем все возвращалось на круги своя. Но это было прямо-таки творческим подходом к воспитанию за наши детские промашки. Первую скрипку в таком воспитании отводилось директорскому офицерскому ремню. Не педагогично? Но старую методику на периферии применяли. Лучше по старинке. Вот ремень, а вот объект непосредственного приложения такой методики. И пускай наказуемый немного покричит, зато доходчиво и действенно вколачивается принцип неизбежности наказания за противозаконные деяния.
Если уж божьей волей попадали к нему на экзекуцию, то применяли известный со времен Авеля и Каина неотразимо действующий на старшее поколение метод — неистовый визг. Именно визг, а не крик, так как более высокие децибелы воздействуют на слуховой аппарат неприятно. К тому же сеанс воспитания воздействовал на все детвору. А вот этого директор не переносил. Да и мозжечок под прессингом большого количества децибел с трудом подавал команду на карающую длань, и она не так уверенно направляла ремень на содрогающуюся в ожидании боли мягкую точку. Получалось, что индивидуальное поучение превращалось в достояние коллектива, а это уже надругательство над группой лиц несовершеннолетних с последующими возможными неприятностями перед представителями РАЙОНО. Учитывая сею сторону дела, экзекуция носила кратковременный характер, но проводилась она регулярно.
Не сказать, что детдомовская детвора в те далекие, уже послевоенные, годы голодала. Но все же подрастающему организму неизбежно требовалась новизна и разнообразие в весьма скудное меню. К причинам наших набегов на деревенские подворья стоит прибавить и новизну ощущений, и испытание чувства ребячьей гордости за возможность показать старшим, что их рассказы зимними вечерами стали приносить свои зримые плоды. И потому прошедшие процедуру наказания начинали ощущать себя причисленными к настоящим «боевым» группам. А это уже имидж в глазах младшей ребятни.
После бесславного посещения ходоков в воздухе повисал приятный запах, так ласкающий чувствительные детские носики. Следы «преступлений» медленно проплывали со стороны «средней» и «грудинской» горок. В укромных местах успешно осваивались навыки кулинарного искусства, так необходимые в будущей взрослой жизни.
Единственное, что не страдало от нашествий детдомовской «аристократии» — сады скромных обывателей ближайших деревень. Своих яблок было предостаточно. В дореволюционные времена об этом позаботился бывший граф. Сады славились своей запущенностью, т.к. обширный штат персонала детдома не предусматривал ставку садовника. Но доживавшие свой век яблони и груши приносили еще неплохой урожай, полностью удовлетворяющие потребности подрастающего сиротского поколения.
Жизнь байбовской детворы продолжалась в обыкновенном ритме с небольшими, но весьма запоминающимися отклонениями от писаного распорядка.
НЕОБЫЧНЫЙ ХОЛСТ
Возможно, что уже в далекие 50-десятые годы прошлого столетия в моей детской головке проскочила маленькая искорка в потребности рисовать.
Однажды после участия в каком-то мелком ремонте, проводимом ежегодно в дни летних каникул, в моем распоряжении оказалась, о чудо, с некоторым количеством остатков, банка голубой краски. Пойти и выбросить ее в мусорную яму? Вылить в придорожную канаву? Фиг вам! Что-то заставило пойти по непривычному в таких случаях пути? Почему-то та канава отдалялась от неведомого маршрута, по которому вели меня ноги.
По сему маршруту собрал еще несколько праздношатающихся одноклассников, и оказались мы в большой, еще от первой мировой войны, воронке. Предложения о дальнейшем применении данных остатков краски были разные, но окончательно вопрос решили кудахтующие в ближайших кустах куры. На свою беду они самовольно вторглись на неподведомственную им территорию. А это уже наказуемое деяние, которое должно последовать неизбежно. Таков закон, и нарушать его не приличествует даже неумной безобидной птахе.
Отлов их оказался делом пяти минут. Куринный ор не смог хозяйку отвлечь от домашних хлопот. И вот творческое вдохновение выплеснулось подобно снежной лавине. Вот и крылья у пойманных кур стали такими, как и небо, что высоко висело над нашими головами. А завершающим стал уверенный мазок на ярко-красном гребешке.
Мог ли тогда догадываться, что раскрашивание домашней птицы – явление в современном искусстве? Ведь даже великий усач – Сальвадор Дали, не ведал столь необычных холстов. Во взрослой жизни мне представлялась возможность расписывать стены интерьеров, выкладывать мозаику в бассейнах, выполнять многометровые плакаты на улицы родного Тайшета, в том числе и с ликом «дорогого и любимого носителя более ста орденов и медалей Леонида Ильича» и многое-многое другое на ниве искусства.
Но таких холстов больше не применял и нигде не видел.
Пока же первый опыт на неведомом детворе поприще завершился, к великому сожалению, вовсе не бурными аплодисментами и высокими наградами. О нет! Вообще-то награды нашли своего героя, но носили они, почему-то привкус горечи и боли за содеянное. Искусство требует жертв. Сию великую мудрость усвоил с младенческого возраста. Бедные, бедные курочки! Вы случайно стали первыми жертвами в ходе моего становления как художник. Простите, если можете своими куриными мозгами!
А вот первая учительница, их хозяйка, почему-то не проявила восторга к моему искреннему стремлению познания таинства живописи и направила стопы в кабинет директора.
Оно и понятно. Ведь куры не могли достойно исполнять свое предназначение, данное им Господом Богом, а потому их ожидал неприятный акт — попадания в ощип. Вечная им память!
Ну а мне пора на директорский ковер. Почему только в одном лице, а не всей творческой группе? Да просто руки, испачканные голубой краской, выдавали главного исполнителя столь необычного произведения искусств. Неуверенной поступью босоногий «художник» шагает по ковру и замирает в центре кабинета. Понуро склонив головку на грудь и умело выдавливая слезы раскаянья, жду момент наказания. Попка неприятно стала подрагивать в ожидании неизбежного в таких случаях, самого близкого знакомства с директорским офицерским ремнем. Но происходит чудо!
В присутствии еще одного воспитуемого лица, да к тому же женского пола, директор не стал требовать от меня приспускать штанишки, дабы не подвергать унижению, пускай и маленькое, мужское достоинство, как с моральной, так с физической сторон.
Понятливый мужичок! А потому ограничился несколькими увесистыми подзатыльниками. Весьма ощутимым и доходчивым средством убеждения, но не на пределе силы взрослого. Все-таки пред воспитуемыми представитель подрастающего поколения, этакий цветочек жизни и, возможно, надежда будущих строителей коммунизма. Стоит отметить, что подобная методика воспитания, с точки зрения цветочка жизни и педагогики в истинном ее понимании, неприемлема, но весьма доходчива и не требует больших физических и умственных затрат со стороны наших милых «воспитателей человеческих детских душ». Да к тому же он не желал заглядывать в словарь Даля, и, естественно, в силу своего бывшего, окопного роста, не смог различить понимание НАКАЗАНИЕ и ДРАНИЕ. Само слово наказание, необходимо разделить на две составляющие – НАКАЗ, УКАЗ, наставление на какое-то благое деяние НОМО САПИЕНС (в моем детском понимании), и указание на благоугодные свершения, т.е. указание божьего перста. Боженька ведь должен все видеть! Так ли вершится воспитание подрастающих агнят? Где он? Где же….??
И если с наказанием разобрались, то с дранием, смутновато. Это ж получается снимать кожу! Настоящий садизм! Эх, мелюзга! В самом ближайшем времени поймете значение этого слова. И, чтобы в дальнейшем, не искушать судьбу-злодейку, в своем самообразовании пользовался только карандашами, красками и бумагой. Пользуйся, на что указал перст божий, и не переступай грани дозволенного. Во благо себе и другим, а не во вред. С Богом!
ГРАФСКИЙ САД
Весной мы любили подниматься на крышу нашего главного корпуса и, закинув руки за голову, просто любоваться цветущими вокруг садами. Что такое лирика, мы во младенческие годы не разумели. Но то, что цветущие вокруг сады, были просто сказочно прекрасны, понятливо были и нашим мозжечкам. На яркую зелень полей и огородов ложились огромные белые облака с тончайшими оттенками зелени. То было отражение пробуждающей нежной травы. А верхние кромки этих необычных облаков отражали все голубизну весеннего высокого неба. И каждый новый день волшебные облака становились плотнее и занимали все большее пространство за счет того, что разные сорта яблонь начинали встречать весну в отведенные для них природой временные рамки. Ля..по..та!
Но солнышко продолжает свой неумолимый и непрекращающийся бег по орбите и начинает отдавать все большую единицу тепла на каждую живую клетку на нашей грешной планете. Иногда это слишком. Но вообще-то это вам, господа, не Марс.
После очередной экскурсии на крышу начинаешь обращать внимание на странные преобразования в цвете полюбившихся за дни пребывания на запрещенном месте наблюдений облаков. Начинает угасать та непонятая воздушность, обворожительная радуга цветных переливов, которые позволительно видеть в глубоких снах или ….. или.
Кому что взбредет в голову — в меру своей распущенности. Извините, но эти слова появились в моем лексиконе через лабиринт прожитых лет. Мать честная! В какие же идиотские дебри меня потянуло! Итак. Облака начинали растворяться в реальные завязи будущих ранеток, антоновок и иных неизвестных нам сортов яблок.
Но! Но!
Казалось, что самая красота невероятного создания волшебной невесомости уплывала в непостижимую бирюзовую бесконечность.
Боже мой! Совсем не собирался впадать в не свойственную мне любовь в описании природы.
Бред какой-то!
Начинал с покраски курицы, а оборотился в простого деда с его оханьями и аханьями о прелестях СВОЕГО детдомовского детства.
К черту! Никогда жизнь в казенном доме не отличалась бытовым изыском, а уж о моральной стороне не могло быть и речи. Мораль?
Конечно, детская дружба между однополыми особями существовала, а вот афишировать интерес к лицу противоположного пола – «незя!».
Но в какой — то возрастной отрезок времени детвору охватывала необъяснимая тяга к обмену записочками между мальчиками и девочками. Видно же, и у родины бывают уродины. Тут уж оставляется в стороне пресловутая – «незя!». Чаще всего сие действо происходило на уроках, так как в замкнутом пространстве находились обе заинтересованные стороны. Но иногда записки пересекали границы одного класса, начинали путешествие по территории всего детдома. Текст же их бывал до примитива однообразен, без известных старшему поколению изысков – «Давай с тобой дружить!». Или что-то в таком духе.
Но что поражает, так это то, что почти не встречаются семьи, образовавшиеся из воспитанников одного детдома. Ладно, не стоит углубляться в житейские дебри.
Думается, что сия тема — весьма тонкая материя для моего понимания. Оставим ее философам, а сами вернемся в шестидесятые годы нашего жития-бытия.
Ну а сегодня предоставляется возможность, лежа на спине на теплой металлической крыше и, закинув за голову руки, любоваться весенними цветущими старыми графскими садами. Неописуемая красота! И все же, оказывается, лирические настроения могут наведываться и в мозжечки обитателей «Славного града Байбы».
Все мы люди – все ЧЕЛОВЕКИ!
Да, мы детдомовцы, но мы ЛЮДИ!
Да, государство получило власть над нашими телами, но никогда не сможет распоряжаться нашими душами.
ЭКСПЕДИЦИЯ ЗА «ОГОНЬКОМ»
Сегодня я впервые становлюсь участником экспедиции, отправляющейся за очередной порцией папирос, которая в дальнейшем должна была раствориться на территории детдома и стать добычей любителей побаловаться дымком «Огонька» или, это уже шик, «Беломора».
Стоит заострить внимание читающих эту писанину, что из ребят нашего класса, а проживало нас двадцать два экземпляра, не курили взатяжку только трое, один из них автор этих строк. Почему в не затяжку? А представьте–ка перекур, устроенный остальной братией! Дым валил не только из печной трубы (дверцу печки в таких случаях всегда держали открытой), но из всех мыслимых и немыслимых щелей. Не спасал и простой способ — подобно страусу прятать голову под одеялом. Через весьма короткий промежуток времени нехватка кислорода вынуждала высовывать нос наружу. Ну а там, дыши полной грудью!
Так что свою дозу никотина получали все обитатели данного спального корпуса, невзирая на протесты, произносимые про себя «святой» троицей.
Достаточно! Посчитаем сие лирическим прелюдием к предстоящей экспедиции.
Итак, сегодня вечером! Мысленно прохожу ставший, по рассказам любителей папирос, знакомый путь от раскрытого окна спального корпуса и до следующего окошечка, приклеившегося к изрядно покосившейся избушке. Всего-то и бросок метров на восемьсот. Собаке и десять километров не круг. Мы же «ГОМО САПИЕНС».
Едва небесное светило отправилось баеньки за горизонт, прозвучал, пусть и негромко, но достаточно внятно, клич, призывающий приступить к первой фазе намеченной экспедиции. С Богом!
Если наблюдать из-за угла спального корпуса, то взору предстанет следующая картинка. Едва слышно скрипнет одно из окон и на землю бесшумно опустятся энное количество человекоподобных личностей европейской наружности чуть выше метро с кисточкой и направят свои стопа к ближайшим кустам черемухи. Весьма скоротечный «военный совет» и вот уже, выстроившись гуськом, личности, выше метра с кисточкой, исчезают в тени ближайшего сада. Вот уже и главная аллея осталась позади. Следовало держаться подальше от заборов домов, принадлежащих обслуживающему персоналу детдома, и не спугнуть задремавших дворовых псин. Впереди, как и подобает воинскому подразделению, следовал дозор. На всякий пожарный случай. Ведь иногда администрация устраивала охоту на активных любителей папирос. О путях миграции личностей выше метра с кисточкой, конечно же, им было ведомо. А потому приходилось остерегаться каждого неизвестного шороха. Какие мыслишки проносились в ребячьих головах, известно только им. Уж точно, бравурные марши не могли звучать вслед нелегальной экспедиции. Приходилось держать ухи на макушке. Резкий крик «Атас!» заставлял «воинское подразделение» рассыпаться по темному графскому саду, подобно падающему гороху, брошенному с высоты человеческого роста. Вот это была игра в прятки! Кто замирал за стволом яблони, напоминая собой охотничью легавую перед утиным выводком, и с ужасно громко стучащим сердцем, слышал топот ног, проносившегося мимо «Цербера» и громоподобную, явно ненормативную лексику, которая пугала и в то же время ласкала слух. Где еще услышишь исконно русскую речь без всяких латинских примесей? Иной успевал запрыгнуть на дерево, и уже с высоты наблюдать за захватывающей перипетией развернувшейся охоты.
Следует сказать, что охота редко приносила удачу охотникам. Скорость и хитрость – привилегия молодости.
На этот раз удача накрывала нас своим спасительным крылом. Экспедиция спокойно достигла цели своего назначения, и тут на моих глазах стали происходить удивительные метаморфозы. Товар, как известно еще с каменного века, переходил в пользование покупателя за определенное вознаграждение, то бишь денежку или иную обменную единицу.
А что мог предложить детдомовец? Так как денюжки у нас карманы не отягощали, то происходил весьма распространенный в новой России в конце ХХ и начале ХХI веков пресловутый бартер. Даже странно, но постигать это будущее новшество мы, оказывается, начали еще в те давние времена.
Итак, бартер. Загадочным образам «носильщик» (оказывается, в экспедиции была и такая должность) доставал «из широких штанин» завернутый в газету кусок масла или новую простыню, а иногда то и другое, и, тихонько постучав в заветное оконце, выкладывал на подоконник товар. После продолжительного покашливания и оханья в избушке зажигался тусклый свет. Наверняка, мухи очень любили проводить свободное от полетов время на «лампочке Ильича». Ладно, это детали! Сонный старческий голос интересовался целью появления столь поздних визитеров и, скорее догадавшись, чем расслышав ответ, приоткрывал окно. Перебросившись парочкой дежурных фраз и по достоинству оценив полуслепыми очами товар, голос выкладывал на «прилавок» соразмерное товару энное количество пачек папирос и коробок спичек. Финал уголовного мероприятия. Но мы-то не изучали УК.
А иногда визиты заканчивались провалом. Якубиха — хозяйка избушки — гундосила в приоткрытое окно: «Табаки няма, сярничак няма, чалавек пойшоу у каператыу».
И это на ночь глядя! Хотя чему удивляться! Пока старичок одолеет не дальнюю дорогу до сельмага, то, глядишь, к открытию оного ноги донесут. А там, к вечерне и домой поспеет. Но сегодня Якуб был на своем посту. Подфартило!
Пора возвращаться в родные Пенаты. По дороге домой все время роились в голове «подленькие» мыслишки.
— Откуда «дровишки» — то бишь товар — у «носильщика»?
А в общем-то понятно. И не стоит ломать из себя невинного агнца. В волчьей стае жить – по-волчьи выть. Живя в одном коллективе годами, не мог не слышать разговоров на данную тему. Догадывался. Ведь, как лицо не курящее в затяжку, не мог быть посвящен во все тонкости данного вопроса. Да и не было большого желания.
Ну вот, примерно так закончилась для меня вечерняя экспедиция.
Однажды все-таки попробовал покурить, но кроме тошноты и головокружения и выпитого энного количество воды, удовольствия не испытал. Продержался до 18 лет. Закурил только после окончания ГПТУ.
Прошло энное количество лет и, работая электриком в Сморгонском ПМК, посещал свой бывший детдом. Там и узнал, что чета поставщиков никотина в отведенный им Всевышним срок тихонько, не привлекая к своей персоне руководящие органы сельсовета, покинула сей мир и поселилась на небесах. И последний путь они проезжали по старой графской дороге, которую, наверняка, сами и строили. Увы! Данную ритуальную процессию не могли сопровождать их бывшие ночные визитеры, так как судьбинушка разбросала оных по необъятным просторам СССР. Что им уж там уготовлено, рай или ад, нам неведомо. Возможно, что и там занимаются своим земным промыслом? Торговля присутствует, наверное, и на небесах. А в общем-то, Бог им судья!
Вот и поднялось на небосклоне солнце первого утра над, теперь уже на долгие годы нашим, Байбовским детским домом.
Звонкие звуки горна проникли в нашу спальню вместе со спокойным голосом нашей новой воспитательницы – Казаковой Елены Федоровны. Неумело заправив свои постели, полусонная детвора горошинами скатились по каменным ступенькам на песчаную дорожку, служившую в хорошую погоду площадкой для занятий утренней зарядкой. Елена Федоровна выстроила «горошинки» в две шеренги и показала несколько примитивных упражнений, которые стали почти каноническими элементами зарядки на все времена нашего пребывания в детдоме. Скукота неописуемая! Но так как она, зарядка, вписана, вернее высечена на скрижалях распорядка дня, то и скучать вынуждены были каждое утро. Спасала от нее только болезнь или ее симуляция (умелая). Но, как ни странно, со временем бицепсы начинали потихоньку проявляться на хиленьких ребячьих ручонках. Сомнительно, что сие результат зарядки! Просто шло неотвратимое развитие детского организма и работа на подсобном хозяйстве. Но о работах на хозяйстве в следующих строках моей писанины.
Зарядка завершалась обязательным утренним умыванием. С мая по сентябрь оно осуществлялось на протекающей за границей территории детдома речушке. У разнополых обитателей Байбовских Пенат существовали свои, неизвестно кем и когда установленные, участки для омовения. И джентльменом тот некто явно не был. Сильная половина умывалась вверх по течению. А посему прекрасной половинке приходилось ожидать, когда воды речушки обретут свою первозданную чистоту. Ох уж эти традиции!
И в который раз в утреннею тишину врывались медные звуки горна. Но как приятно они ласкали слух детворы! Пора брать ноги в руки. И очень быстро, как только возможно, возвращаться в спальный корпус. А затем строем в …. с т о л о в к у.
Следует отметить, что звуки горна сопровождали жизнь детдомовцев от подъема до отбоя. Он созывал детвору и на построения, и в столовую, и на многие-многие мероприятия, проходящие в череде повседневной жизни детдома. В эти медные звуки примешивался один необычный, ну никак не напоминающий звук горна, – завывание Тарзана – собаки, всеобщего любимца. И пускай он не был породистой псиной, а маленький и в придачу криволапый, но это ну совсем не мешало ему на протяжении всей своей собачьей жизни быть добрым и ласковым ко всей детворе. Тарзан любил гонять зайцев, но мы никогда не видели его с добычей. Зато очень страдали от него забредшие со злым умыслом деревенские кошки. На чердаках зданий детдома водилось очень много голубей. Вот он и загонял падких до деликатеса усатых и полосатых на деревья. На пронзительный лай сбегались мальчишки и попавшими под руки палками и камнями, сгоняли непрошенных гостей на землю. От полученного стресса кошки надолго забывали дорогу на территорию детдома. Если не навсегда. А вот молодая кошачья поросль, не испытавшая подобного стресса или не усвоившая уроки старших, изредка устраивала подобные вылазки. МАЛИ ПРИНЦИПИИ – МАЛЮС ФИНИС: «дурное начало – дурной конец».
Когда же дорога жизни Тарзана завершилась, то он был с почестями похоронен на островке пруда.
После посещения столовой вновь прибывшая детвора продолжила экскурс по достопримечательным местам детского дома. Экскурсию самолично возглавил директор Насекайло. В суконной одежде военного покроя и подпоясанный офицерским ремнем он важно вышагивал впереди ребячьей ватаги. И если вчера мы ознакомились с главным корпусом и близлежащей территорией, то сегодня посетили и подсобное хозяйство. А состояло оно из трех лошадей, нескольких коровенок да небольшой стайки гусей. То, что млеко и гуси не попадали на стол ребятни, сообразили много позже. Администрация детдома и сама не прочь была отведывать сей деликатес. О чём красноречиво свидетельствовал выступающий, подобно колесу, живот директора. Пока же мы продолжали экскурсию по территории детдома, которую в дальнейшем изучим до мельчайших подробностей.
Директор особенно нажимал на то обстоятельство, что на подсобном хозяйстве нам предстоит работать в полную силу, невзирая на возраст. Будущее только подтвердило его глубокомысленное изречение. Ведь труд, как известно, превратил обезьяну в человека.
На столь мажорной ноте завершился краткий экскурс по новому для вновь прибывшей детворы месту жительства. Так завершился еще один день из многих сотен, которые мы проведем в Байбовском детском доме. А теперь пора и бай – бай.
ЛИНЕЙКА. ВИВАТ ГАГАРИНУ!
Самыми неприятными акциями в жизни детдомовцев были утренние и вечерние линейки, которые проводились в дни летних каникул. Утром на них выдавали очередную дневную норму выработки, а вечером рапортовали ее выполнение. И все бы ничего, но каждое такое построение заканчивалось исполнением в обязательном порядке гимном БССР. Мы, младшенькие, гордились уже тем, что стояли в одном строю со старшими ребятами и потому, по доброте душевной, уча текст по ходу жизни, драли свои не окрепшие голосовые связки на полную мощность. Мощность – напоминающею комариный писк. Но и этот младенческий писк вносил свою лепту в сие унылое хоровое песнопение.
Но должно честно признать, что наши первые уроки на этом поприще носили в себе печать чистосердечного отношения к этому занятию. Ведь наши помыслы еще не были испорчены долголетним исполнением осточертелого до предела гимна, а потому были чисты и светлы, как невинная детская слеза. Как–никак мы пытались в лучших своих устремлениях поскорее влиться в новый для нас коллектив. И мы старались, очень старались. До поры до времени.
Пройдет совсем немного времени, и молодая поросль начнет участвовать в пениях протестов. Да разве ж это терпимо ежедневно исполнять одну и ту же песню! И какой же умник в министерстве образования додумался до такой маразматической идеи? Заставить бы его самого, а еще лучше его чад заниматься столь «прозаическим» исполнением «патриотического» пения.
Так вот, протест выражался следующим образам. Начало исполнения гимна еще напоминало членораздельное пения, но необъяснимо тихое. Финал вообще завершался звуками пчелиного роя. Монотонное жужжание доводило дежурную воспитательницу до истерики, но долг превыше всего. «Песняры» обязаны выполнять требования администрации, даже если придется исполнять ненавистный им гимн по несколько раз, до более внятного звучания. Но нам-то, детворе, спешить было некуда, а вот у дежурной в хате ожидали голодный муженек и ревущие от голода чадушки. И разрывалась она между государственными обязательствами и семейными. Наверняка, в дальних или, возможно, близких закоулках своего сознания дежурная проклинала нас, недомерков и байструков за наше не патриотическое отношение к гимну своей маленькой, но доброй к сиротам, Белоруссии. Нет, никогда эта голытьба не сможет оценить всей той щедрости, которую родина на них выплескивает, даже несмотря на трудное послевоенное время.
И решение находилось, к обоюдному удовольствию, простое – завершать линейку.
Никогда не затевали протестное пение, когда ближние раскаты грома извещали о скором водоизвержении на наши головки. И только в этих случаях окрестные деревни получали реальную возможность изучать текст гимна по полной программе.
Но бывали и случаи, когда дежурная воспитка решала довести дело до своего логического завершения исполнения гимна. Каким-то внутренним подсознанием мы угадывали ее намерения и принимали свои заготовки – неуловимыми жестами призывали первоклассников выдавливать гримасы усталости и потихоньку сгибать коленки с явным намерением усесться на зелененькую траву линейки. И здесь не выдерживало материнское сердце воспитки. В который раз мы одерживали победу.
Почему-то запала в память одна из таких позднелетних линеек. Директор только что возвратился из столицы нашей дорогой республики — Минска, и на вечерней линейке, тяжело ступая, как будто его ноги стали чугунными, поднялся на трибуну и, сняв с начавшей седеть головы фуражку, похожую на ту, что носил вождь всех народов, дрожащим от волнения голосом изрек:
— Сегодня, в Минске, ушел от нас по дороге цветов народный поэт БССР Якуб Колас.
Вот тут-то с моей головой, вернее мозгами, стали происходить невероятные вещи:
— Как это колос может умереть? Вон сколько их в поле растет! Да к тому же они неживые!
Во-первых, я умудрился прослушать вступительную часть проникновенной речи директора, а во-вторых, откуда мне, даже еще не первокласснику, было знать, что Колас — вовсе не тот колос, что мирно себе качается на длинном стебле.
Но уже через несколько лет хождений по школьным коридорам и классам точно усвоил, что такое колос, и кто такой Колас. И сегодня в моей библиотеке стоит на полке томик поэмы того самого Якуба Коласа «Новая зямля», и начинается она такими, ставшими дорогими для меня, словами: «Мой родны кут, як ты мне милы!.. Забыць цябе не маю силы!..»
Бывали в нашей детдомовской однообразной жизни и такие неординарные линейки.
Особенно запала в душу одна незапланированная линейка, на которую созвал горн 12 апреля 1961 года. И снова исполнение гимна. Но на этот раз детский коллектив драл свои голосовые по полной программе так, что наше пение было слышно во многих окрестных деревнях. Оно и понятно. Только что объявили по радио: «В космосе наш советский гражданин – ЮРИЙ ГАГАРИН!»
Вот ликование было. Администрация детдома по случаю столь знакового события сподобилась даже на праздничный обед – спасибо Ю. А. ГАГАРИНУ. И часто по вечерам мы, задрав свои головы, всматривались в звездное небо в попытке увидеть летящею звезду – спутник. Иногда это удавалось, и мы с громким ликованием провожали его до тех пор, пока мерцающая звездочка не исчезала среди множества других звездочек.
Директор же по поводу нашего исполнения гимна высказал весьма глубокую по содержанию мысль:
— Значит могете петь, и даже очень впечатляюще.
Но откуда ему было понять, что мы не гимн исполняли, а орали здравницу Советской Космонавтике. Ура ГАГАРИНУ и администрации за вкусный обед! Летайте в космос как можно чаще, а мы уж с огромным удовольствием будем драть голосовые связки. И Родине почет и нашим желудкам удовольствие.
Да разве и могли мы, детвора 1961 года, думать иначе? В каждом возрасте запросы, проблемы и интересы соответствующие.
Но праздники всегда заканчиваются, а проклятые линейки не исчезают из летнего расписания дня детдомовской жизни. И сие продолжалось до сентября 1963 года, то есть до тех пор, пока Байбовский детдом не прекратил свое существование и здешние воспитанники не переехали, в очередной раз, на новое место жительства – Сморгонская школа – интернат.
РАЗОРИТЕЛИ ПТИЧЬИХ ГНЕЗД
Голова кружилась от подъема по каменной стене во мраке чердака. Но сверху и снизу за начинающим «альпинистом» следили любопытные глаза мальчишек, а потому, пытаясь укротить предательскую дрожь во всем теле, упорно карабкаешься и молишь Бога, чтобы эти мучения поскорее закончились.
— Ура! Я на площадке очередного этажа! – пела душа очередного покорителя каменной стены. В дальнейшем многим десяткам мальчишек приходилось подниматься по этому маршруту как бы походя, но самый первый, как и первая любовь, запомнился на всю оставшуюся жизнь.
Первый урок прошел удачно, и можно приступать к «черным делишкам» — лазать, подобно мухам по стеклу. Вылезая вперед ногами из окна чердака, начинаешь обследовать углубления в каменной стене, находясь на уровне четвертого, третьего этажей.
В данном мероприятии принимали участие все детдомовские мальчишки. И попробуй не усвой сие ремесло. Сразу же окажешься в положении изгоя, труса. А в детском коллективе – подобно полному презрению на все годы проживания в детском доме. И лазали.
Дело в том, что за годы существования детдома предыдущее поколение до мельчайшей трещинки изучило стену и позволяло использовать свои познания новичкам. Потому-то и наука покорения стены проходила быстро и, на удивление, без неприятных для всех обитателей, включая администрацию, эксцессов.
А в это время над головами висящих на вертикале пацанов, перепуганные и встревоженные за судьбу своих птенцов, воробьи выписывали загадочную круговерть. Но что могли бедные птахи противопоставить такой личности, как НОМО САПИЕНС? Только лишь небольшими неприятностями в виде маленьких вонючих какашек. Бомбометание производилось под различным углом атаки. Создавалось впечатление что они, какашки, ложились точно в цель при участии опытного наводчика. С уверенностью можно сказать, что результаты таких налетов не приводили в восторг « покорителей» вертикалей. И смахнуть нет лишней руки, а удержаться на стене – цена жизни. А потому и возвращались «альпинисты» чаще всего в весьма неприглядном виде. Что ж, посрамленные, но не отступившие от намеченной цели, они вынуждены были возвращаться на круги своя.
И кружили над разоренными гнездами бедные воробушки. Разве могли они понять наши детские шалости? Да и ребята не заморачивали свои мозги чужими бедами. А вот голубей, почему-то, лелеяли. У многих ребят под опекой были голубиные гнезда, за которыми вели постоянное наблюдение. Подкладывали кусочки хлеба или немного зерна и от души радовались, когда в гнезде появлялись розовые голенькие птенцы. Следили за ними до тех пор, покуда птенцы не становились на крыло и не покидали родное гнездо.
А вот бедные воробьи в категорию уважаемых птах, как не обидно им было, вписаться не смогли. Потому и вынуждены были страдать от нашей детской глупости. Не помогали ни увещевания, ни наказания администрации.
Вообще-то воробьи здесь были ни с какого боку. Ребята самоутверждались на этой стене. Пытались показать свое, так называемое лихачество, геройство перед лицом однокашников, да и чего греха таить, и перед девчонками, которые с испугом в глазах наблюдали за «альпинистами». И что странно, никогда не случались травмы, ни, что самое страшное – падение со стены. Скорее всего, это следует отнести к факторам чистой случайности или к тому, что в детском возрасте в какой-то степени отсутствует чувство боязни высоты и опасности.
А вот сейчас, на седьмом десятке проживаемых лет, вспоминая ту стену, меня охватывает еще большая, чем в детстве дрожь: голова ходит по кругу, каждая извилина моего мозга содрогается от ощущения той высоты.
— Неужели это я, подобно мухе, лазал по той страшной каменной глыбе? – мысленно спрашиваю себя. И с ужасом вынужден признать: «Да, это было!». А ведь и правда.
Остается только сожалеть о содеянном и, в который уже раз, признать очередную, но все же детскую, глупость. Да, и такие занятия присутствовали во времена нашего послевоенного детства. Каждая медаль имеет две стороны. Таковы реалии жизни!
Я ПЛЫВУ, ПАЦАНЫ!
Первый класс и один коридор остались позади. Наступила пора летних каникул – первых, заслуженных ратным трудом на ниве народного просвещения.
Ранее уже упоминалось, что территория детдома соприкасалась со ставком. Так у нас именовался пруд с мельницей, которая до проведения в Байбы и детдом электричества, работала на воде. Построена она была еще до 1914 года графом Титином и имела все атрибуты водяных мельниц старой постройки – подъёмный деревянный затвор для пропуска воды, желоб, по которому вода направлялась на большое колесо с приводом для вращения жерновов. И, вообще, она впечатляла своей основательностью каменных стен, красотой линий и прочностью. Умели же строить! Конечно же, немного и приворовывали, но не в таких масштабах и не с такой беззастенчивой наглостью, как это происходит сейчас, почти век спустя. А мельница до сих пор исправно выполняет свою функцию.
И вот для того, чтобы она исправно работала, необходимо было следить за герметичностью затворов. Такое «почетное» поручение со дня образования детдома легло на наши детские плечи. Ведь мы в нем, ставке, купались весь плавательный сезон. Любишь кататься – люби и саночки катить!
На этом графском ставке, мы, детдомовская детвора, проходили науку умения держаться на воде. Существовали довольно простые способы обучения плаванию ребят младших классов. Брали наволочки, за которые нас, естественно, ругали, и наполняли воздухом ударами о воду. Одна тонкость – наволочка должна быть мокрой. А дальше дело техники. Болтай ногами в воде и усердно пытайся удержаться на поверхности.
Руки держали импровизированный спасательный круг, а потому не могли участвовать в процессе обучения. Осмелев и освоившись с водой на мелководье, пробовали делать первые гребки, которые, закономерно, завершались глотанием воды и исчезновением детских головок под бурлящей от множества плескающихся рядом пацанят гладью вод.
Самый же эффектный и простой способ обучения – бросание в воду. Очередного обучаемого брали за руки и ноги… взмах, и ты летишь, оглашая ближайшие окрестности пронзительным визгом. Выражать свои ощущения крепкими русскими словечками мы, малышня, не умели, да не решались в присутствии старших выказывать свой истинный словарный багаж, приобретенный за год проживания в детдоме.
В данном методе обучения присутствовала одна пикантная закономерность – при всплытии, не по росту трусики, в лучшем случае оказывались на пятках или совсем покидали ребячье тело и только спустя некоторое время всплывали рядом с барахтающимся пловцом. Старшие ребята под громкое ржание вылавливали и пловца и его трусики. А так как сия процедура повторялась неоднократно, то малыши предпочитали в дальнейшем обходиться без этого атрибута нижнего белья. Ну и что такого, ведь девчонки осваивали те же премудрости плавания на другом конце ставка. И откуда доносились такие же вопли и смех.
С испуганными глазенками и «гусиной кожицей» на теле малышня снова и снова выстраивалась в очередь за очередной порцией неизбежных переживаний и … с желанием поскорее научиться плавать. Можно представить, какая вода была на мелководье. Явно байкальской чистотой она не блистала. Ну и что! А вот первые самостоятельные гребки доставляли истинное блаженства и т. п..
«Пацаны, смотрите, я плыву!» — всё чаще проносилось над водами ставка. И как гордо вышагивал по территории детдома этот продрогший от длительного купания мальчишка. «Я смог преодолеть свой страх. Учитесь, другие. Я шагнул еще на одну ступеньку приобретения жизненного опыта», — звонко кричала его душа.
Поверьте, в детском коллективе каждая новая ступенька преодоления многое значит. Но высшим пилотажем мастерства плавания для ребятишек – плавание на спине. Интересно было наблюдать, как осваивался сей стиль плавания. В брызгах воды мелькали детские ручонки и острые коленки. А так как пловцы предпочитали купаться без трусиков (не хотелось ложиться в постель с мокренькими трусиками) то, помимо ручек и ножек, среди брызг воды иногда появлялся «маленький перескопчик». Проходящие по берегу ставка девчонки со смехом закрывали руками лица, но всё равно умудрялись стрелять глазенками на плавающих мальчишек. Таковы особенности детского становления – познание неизвестного, запретного.
Стоит отметить, что к окончанию плавательного сезона почти все ребята с успехом одолевали науку сносно держаться на воде. Оттачивали свое мастерство уже в следующем купальном сезоне, которое, безусловно, не могло не пригодиться в их дальнейшей жизни.
Плывите, пацаны, не только в водах ставка, но и по волнам очень бурной жизни! Удачи вам! Не дай Бог вам уподобиться топору.
ЯБЛОЧНЫЕ СХРОНЫ
Детдом располагал большим подсобном хозяйством. Да и как иначе прокормить более сотни просящих хлеба насущного. Все, что могли, выращивали и заготавливали сами.
И поэтому приходилось с раннего возраста активно, по мере ребячьих сил, осваивать работы на полях и огородах. Не стоит строить иллюзий, что сие было целенаправленное приучение подрастающего поколения к трудовой деятельности. Скорее всего – жестокая необходимость сложившихся реалий – послевоенные годы на белорусской земле. Поняли это гораздо позже, но сути это не меняет. Жили настоящим временем. И, работали. Очень много работали, невзирая на возраст.
Если ты попадал по разнарядке в какую-либо команду, то, будь добр, не отлынивай. Иначе следовало наказание не только от воспитателя, но, что более неприятно, от самих сверстников. А оно, должен признать, более доходчиво и болезненно для «сачков». Такую категорию людишек не приветствовали ни в одном коллективе всегда и во все времена.
А уж в детдоме тем более. Ложка к обеду у всех одинакова.
Подшефных к нам почему-то не присылали, как сие происходило в преснопамятные советские времена. Жили ведь не в колхозе и не по принципу – все вокруг колхозное – все вокруг мое. Ладно, лирику оставим для читателей, а займемся дальнейшим повествованием.
Для ревущей и блеющей в стайках требовалось сенцо, а потому, когда наступала сенокосная пора, ребятня по разнарядке, выданной на утренней линейке, дружненько брались за грабли и вилы. Косы были привилегией подсобных работников, или, после дотошного инструктажа, старших ребят. Вперед и .с песней «касиу Ясь канюшину».
Заготовленное совместным трудом сено отвозили в огромное гумно.
А вот с этого места, пожалуйста, поконкретнее.
Постепенно гумно наполнялось кормом для скотинки и в то же время начиналась работа «кротов» — рытьё ходов и нор для игр в войнушку и схронов нового урожая яблок.
Каждое ООО, в тайне от другого ООО, начинало обустраивать свои места кладки, собранного индивидуальным трудом, указанного выше урожая. Запасы оных иногда превышали сотни килограмм.
Листки календаря отрывались уж на ноябрьских числах, и над гумном начинал витать «спецфический» аромат. Аромат, который напоминал, что пришло время вскрывать схроны. Но этот же аромат привлекал не только членов ООО и мышей, на которых списывали, по графе «усушка», энное количество хранимого клада, но и личностей о двух ногах и о двух руках. С мышей и взять-то нечего. Сии твари и под пытками не смогли бы признать своей вины даже если бы и умели говорить. А вот неизвестные личности и были самыми неприятными «кладоискателями». Но не пойман – не вор. А потому болезненных последствий они на своих телесах не ощущали. Стоит признать, что все мы не безгрешны. Сами иногда оказывались в роли «кладоискателей». Кому как повезет.
Ну а когда схроны доживали до положенного им срока, то все члены ООО получали истинное наслаждение от вкушения запретного плода и награду за свои потуги.
Итак, кулинарная составляющая достигала своего апогея.
Но была и не менее интересней другая составляющая привлекательность гумна — войнушка. Для современной молодежи – игра в русских и немцев.
Летом мы играли на природе в настоящих, сохранившихся еще с Первой мировой.
Зимой же поле сражения перемещалось под крышу гумна. Администрации наши игры не могли доставлять большого удовольствия, так как мы исчезали из их поля зрения. Срабатывал принцип – как бы чего не случилось. Возня ребятни не могла привести к травмам. А вот переходы из одной стороны гумна на другую – вопрос риторический.
Дело в том, что данные переходы осуществлялись по балкам, находившимися на высоте порядка 4, 8 метрах над землёй. И уже это являлось истинной головной болью для руководства детдома. С целью уберечь детишек и себя от беды оно и предпринимало облавы на маленьких «вояк».
Чертыхаясь и матерясь, взрослые дяденьки пытались протиснуться в узкие для их комплекции норы в надежде скушать у входа фигу, а то и получить на долгую память фингал под глазом от розовенькой детской ножки или воротиться задним ходом из норы с красной юшкой из носа. А потому они собирали в кулак всю свою мужицкую волюшку, весь житейский опыт и пытались выловить ненавистных для них в данную минуту сорванцов. Ой ли! Подобно полевкам ребятня пряталась в только им известные уголки огромного гумна. Пойди, отыщи! Конечно же, житейский опыт, многочисленные предыдущие облавы позволяли мужикам все же вылавливать энное количество «вояк». Но хотелось бы получать более обильный урожай. А посему применяли весьма «изуверский» метод – вбивание гвоздей в доски, известные ловцам как места возможных отступлений ловимых.
Основная же добыча незаслуженно доставалась директору детдома на устраиваемых по такому случаю линейках. И оставалось ему произнести магическую, с ехидцей, фразу: «А оборотитесь-ка, деточки, ко мне спиной». И тут же «вояки» посрамлены. Сквозь порванные штанишки блестели розовые попки и, предвкушающие неминуемое наказание, подрагивающие ножки. Наказание ремнем всех посрамленных даже для крепкой директорской руки – слишком большая нагрузка. А потому ребятишкам вручались деревянные лопаты и, с поникшими головами они отправлялись на расчистку занесенных снегом дорожек.
А жизнь в детдоме продолжалась в своем размеренном ритме.
В САМОДЕЛКАХ НА СТАВКЕ
А уж какое раздолье для детских забав предоставлялось на зимнем ставке! Там и катание на самодельных коньках, и катание на карусели.
Одно катание на коньках чего стоило.
Ну не было возможности у администрации в те годы закупать постоянно настоящие коньки для всей детской оравы. Те же снегуры. Вот и мастерили их в столярной мастерской из подручных материалов. Брали березовую чурку и изготавливали из нее подобие лодки. Затем в этой заготовке выжигали или высверливали два отверстия, в которые протягивали бичевки. На нижней стороне «лодки» крепили проволоку. Вот коньки и готовы; оставалось привязать их к валенкам и.. ступай на лед. И ведь многие ребята действительно научились на этих самоделках неплохо кататься. Об элементах фигурного катания, мы, провинциальная детвора, и знать не знали. Где уж там исполнять разные «тулупы» и «двойные Аксели»!
Расчисткой беговых дорожек занимались все, не обращая внимания на возраст.
Конечно же, первые уроки катания неизбежно сопровождались падениями и небольшими травмами. Один из методов обучения заключался в следующем. Обучаемого с двух сторон брали под «белы» ручки и разгонялись вначале втроем, а затем отпускали обучаемого в свободное скольжение. Но длилось сие действо недолго: расползающиеся в разные стороны ноги явно не желали повиноваться, и все заканчивалось приземлением на «пятую» точку. Ну а если, упаси Господь, попадал коньком в трещину, то, по закону физики, всей своей нелепой фигурой падал вперед. Иногда и поднимался с уже раскрашенным собственной кровушкой носом. Но лиха беда начало! Конечно же, такой расклад никак не охлаждал пыл ученичков, и все повторялось до тех пор, пока не научишься твердо стоять на своих двоих (то бишь на коньках).
Когда же устанавливались сильные морозы и лед на ставке достигал нужной толщины, начинали мастерить карусель. Ничего сверхсложного она из себя не представляла: насаживали на вмороженный кол конфискованное на скотном дворе колесо от телеги и крепили к нему два шеста – длинный, к которому привязывали санки, и короткий – для разгоняющих.
Желающих улечься животиками на санки всегда было предостаточно. Санки неспеша начинали свое вращение, неотвратимо приближаясь к тому моменту, когда лежащий на них, помимо своей воли, едва заметно для себя, начинал ослабевать хватку. А до сей поры над ставком разносились возгласы восторга, неописуемой радости. Еще несколько кругов сумасшедшего вращения, и они (звуки радости) начинали сменяться воплями, в которых слышны были испуг и страх. И неслись над ставком слова явно не те, что были так любимы Толстым, Пушкиным, Якубом Коласом и Янкой Купалой. Но слова, понятные всякому сословию на нашей необъятной стране под названием СССР, были слышны за сотни метров вокруг.
«…мать!!», «Ну, хватит, на.!» и что-то еще в этом духе, не самые острые, но весьма точно отражающие состояние того, кто находился сейчас на этом своеобразном стенде для испытания вестибулярного аппарата.
Голова становилась тяжелее, да и все тело наливалось непонятной, необъяснимой тяжестью. В раскрытый рот врывались потоки холодного зимнего воздуха и не давали выйти на волю ни единому слову. Да и нет никакого желания кричать, а только молчать и ждать, ждать, когда закончиться сия круговерть. Казалось бы, согласно законам физики, тело должно было бы вдавливаться в несущиеся по бесконечному кругу сани. Дудки! Часть тела, обращенная к центру круга, начинала самопроизвольно отрываться от плоскости санок. Крепко сжав зубы, и до белизны пальцев удерживаясь за перекладины санок, «подопытный кролик» терпел и мужался. Но финал неминуем.
И вот ручки уже сами не слушаются указаний отяжелевшего мозга. Еще миг, и все логически завершается. Санки продолжали по инерции свое вращение, а тело непослушно скользило по поверхности ставка. Затем тело переворачивалось на спину и в таком положении довершало свой путь. Наконец-то, и это движение заканчивалось ударом о сугроб, брызгами снежных хлопьев, которые забивались и в нос, и в уши, да и вообще во все доступные ему места. Даже ушанка, покинувшая нежное ребячье чело где-то на этапе скольжения, оказалась вся заполнена снегом.
На сегодня испытания каруселью придется отложить. Голова продолжает кружиться, а к горлу подступает неприятная тошнота. Пора идти в детдом и проводить свою одежду в подобающий ей вид. А живая очередь не иссякает и продолжает свое продвижение. Да и как не испытать в детстве новых экстремальных ощущений! Нельзя также сбрасывать такой момент, как самоутверждение ребячьей личности. Мешает дрожь не только в коленках, но и страх получить травму. Но ты стоишь уже в очереди и … выпасть из неё — освистание и язвительные словечки, которые будут преследовать отступника продолжительное время.
И еще, что хуже всего, может пристать обидная кличка. А вот она будет сопровождать тебя до самого выпуска во взрослую жизнь. Страшно! Потому из очереди никто не осмеливался выпадать.
Таковы наши детдомовские зимние забавы и, это не считая построек снежных горок, лыжных походов по ближайшим окрестностям.
Зима для всех детей одна.
ПОСЛЕДНИЙ БАЙБОВСКИЙ ЛИСТОПАД
Бурлил, гудел детский дом. Новости сыпались, как из рога изобилия. Одна невероятнее другой. Но все сводилось к одному – наконец-то мы переезжаем в новую школу.
Мы спорили, строили фантастические планы на совершенно новую жизнь.
— Какова будет жизнь на новом месте?
— Каков будет преподавательский состав?
— Какими красками и колоритом будут окрашены наши отношения с новым коллективом?
Нам, закончившим семь классов, хотелось поскорее покинуть Байбы, которые, если честно, изрядно наскучили, стали тесны даже для детских игр и шалостей. Ну что новенького можно было отыскать в местах, которые на тысячу раз обхожены и проползаны по-пластунски? Исчезла изюминка в стремлении познания новизны. СКУКА!
Проказы и шалости, которые в более раннем возрасте доставляли удовольствие, на данную минуту оказались пресными и наивными. Душа жаждала и искала перемен.
Чего уж тут странного? Оказывается, мы понемногу взрослели.
Уже давно выросли из коротеньких штанишек. Увлеклись модным в то время клёшем. Носили прически «ёжик» и «полубокс». Для того, чтобы «ёжик» приобрел надлежащий вид, необходимо было претерпеть некоторые неудобства – спать с туго повязанным на голове полотенцем. Красота требует жертв! И приносили сии жертвы ради одной только тебе известной «мадам». Возможно, кто-то уже испытал радость первого поцелуя. Не скрою, и меня задел своим крылом амур. Правда, до объяснения дело не дошло. А вот впоследствии мы переписывали вплоть до моей свадьбы – 1978 года.
Итак, мы взрослели.
Душа, как было сказано выше, ждала перемен. И дождалась!
Что подвигло директрису на столь неординарное решение, сокрыто за пеленой прошедших десятилетий? Но, видите ли, ей захотелось перед лицом представителей районо и новой администрацией интерната высветлить свою подобострастную личину. Но каким макаром?
— А возьму-ка я и постригу всех мальчишек под «Котовского» — подсказал ей внутренний голос. Все чинно и благородно. Да и с гигиенической стороны не будет промашки. Как же, идет активная борьба с педикулезом. Ан нет! Лучше бы ее внутренний голос в данную минуту промолчал! Дала маху, да еще какого. В свете бурных событий, развернувшихся на подведомственной ей территории , она наверняка тысячу раз прокляла тот миг, когда вняла подсказке внутреннего голоса. Увы! Паровоз подал гудок к отправлению, и остановить его движение нет сил и возможности. Ей же осталось обратиться к парикмахеру на предмет закраски внезапно появившихся седых волос.
Нам, четырнадцати-пятнадцатилетним модель а-ля Котовский ну никак не ложилась на душу, да и мода на «новых русских» наступит только через тридцать лет. Дудки! Ну совсем не было желания походить «прической» на руководителя СССР – любителя кукурузы. А где же рыженькая головка, где залихватский чубчик, по которому я мог отличаться перед той одной и ненаглядной, в одношерстной толпе стриженных? Тут уж со стороны директрисы явный перебор.
Ну что ж! Нас вынудили ступить «на тропу войны».
Но как ребенок может выразить свое негодование? Только явным, демонстративным нарушением распорядка дня и неподчинением решений администрации. Линейки превратились для директрисы в алтарь для закланий, на которых слышны были даже выкрики типа «долой» и т. п.. Звенели разбитые стекла в окнах корпусов. В хаосе бунта было всего понемногу: горячность в детских головах, молодецкое лихачество, протест.
Но больше всего – надежда на изменение жизни в детдоме в лучшую сторону. Ждем–с!
Пока же воспитатели старались не попадаться на глаза толпам праздношатающимся, и быстренько ретировались в кабинет директрисы, где и держали оборону, а также принимали решения по сложившейся ситуации, оставшиеся и по сей день для нас тайной за семью замками. Мы же не очень побаивались последствий бунта, наверное, потому, что знали: воспитатели не смогут отыграться на нас, так как вскоре мы покинем наши Пенаты.
А на нет и суда нет!
Все в этом мире имеет начала и конец. Даже столетняя война. Так и наш бунт сам собою сошел на нет. Приехал директор интерната – Шкляров Петр Львович, а с ним и будущие наши педагоги и воспитатели. Ну а парикмахера из города вызывать так и не пришлось.
Мы одержали, пусть и маленькую, но свою первую победу на пути к познанию справедливости. По крайней мере, нам так виделось с высоты наших детских ощущений. Могли ли мы понимать, что проявляем непокорность государственной системе, системе, которая переломает через колено кого угодно и не поперхнется. Во взрослой жизни воочию познакомимся с ней и познаем ее силу. Но это в будущем.
Отъезд в интернат откладывался на целый месяц, а потому представилась возможность ближе познакомиться с новым директором и его коллективом. И должны признать, что они произвели на нас, провинциалов, настоящий фурор. С раскрытыми ртами мы внимали их рассказам об интернате, о будущей жизни детей в новой для них среде, о городе, который мы, непременно должны узнать поближе, но без набегов на ближайшие и дальние подворья. А как они, новые педагоги, рассказывали о тех школьных предметах, которые будут вдалбливать в наши мозги.
Оказалось, что не так важно образование, пускай и высшее, как образованность, особенно педагогов, занимающихся воспитанием детей. Мы с нетерпением ожидали вечеров, когда после напряженного работой и учебой дня новые педагоги приходили к нам в спальные корпуса. Рассказы и разговоры заканчивались далеко за десять вечера, когда пора было прикладывать уставшие головы на подушки. Но и после их ухода спальня напоминала пчелиный рой. Какие это были незабываемые вечера! Наши детдомовские учителя и воспитатели, за редким исключением, оказались не готовы составить им конкуренцию.
Днем мы продолжали работы на подсобном хозяйстве и посещать старую школу, именно посещать, так как администрация детдома еще хранила память о бунте и пыталась хотя бы напоследок подпортить нам настроение и репутацию в глазах педколлектива интерната. Поздно! Да и к чему? Учеба в интернате расставит всех по ранжиру в соответствии со знаниями в голове на данном этапе жизни.
Шла подготовка к переезду в Сморгонь. Особенно рады были поездкам в интернат, в которых перевозили пригодное для дальнейшего использования имущество. По ходу дела осваивались с новым местом проживания. Воспринималась сия новизна с некой долей опасения за нашу вольницу. Но нет! И дальнейшая жизнь предоставила широкую возможность в изучении окрестных переулков и улиц. Но о набегах на чужие огороды пришлось забыть напрочь – не на чердаке же нового дома разводить костры.
Новизна всегда побуждает строить песочные замки, но они, замки, быстро исчезают под набежавшей волной. Все течет, все изменяется. Так и наша детдомовская жизнь близилась к закономерному финалу. Оставался последний год. Год, о котором не стану писать, так как это уже жизнь не в Байбах.
ПРОЩАЙТЕ, БАЙБЫ!
Какой же короткой оказалась школьная дорога длиной в семь лет! А ведь в 1956 году нам, воспитанникам Карловского дошкольного детдома, только что привезенным в Байбы, она казалась ужасно длинной до бесконечности.
Детские годы, по ощущению самые долгие, юность – нетороплива, а потом..?
Когда идешь в гору, шаг ускоряется. Начинаешь физически ощущать стремительный, неудержимый бег времени. Но невидимыми нитями Ариадны мы крепко-крепко связаны с вами – картинками воспоминаний о малой, милой сердцу родине.
И не единожды будут сниться и раскидистые ивы над ставком, и старая черемуха, встречавшая-провожавшая всех воспитанников на каждом этапе детдомовской жизни, и яблоневые сады с особо запоминающейся нежной белизной весеннего цветения, и многое-многое из того, что окружало нас с самых первых шагов в Байбовском детском доме.
Наверное, многие из воспитанников совершали прощальные экскурсы по до боли знакомым местам уходящего навсегда детства. И какими были эти моменты прощания известно только самим воспитанникам.
А сейчас, в конце сентября 1963 года, детвора с веселым гамом рассаживалась по машинам и … покидала свои Пенаты, территорию, теперь уже БЫВШЕГО детского дома — Байбовского.
Еще одна страничка очередного детдома уходила в историю. И слава Богу! Их меньше оставалось на белорусской земле. Годы лихолетий начинали уходить зримо. Но память!
Что с ней делать? Просто жить и не зацикливаться на воспоминаниях.
НЕТ ЖЕ! Неправда, что с легким сердцем прощались с детдомом! Не стоит врать.
Душевная травма оставила свой отпечаток и на это «мелкое» событие в детском мозжечке.
Подспудно закрадывался червячок сомнений относительно нашего будущего. Ведь всего лишь через год мы вынуждены будем покинуть и новое место обитания. Но уже без всякого права возвращения в ту сферу существования, где о нас заботилось государство. Это тебе не смена очередного детдома. Хотя, признаться, и такая постановка дела не может принести положительных эмоций. Особенно в переходном подростковом возрасте. Ну, конечно же, мы от чистого сердца радовались переезду в Сморгонь. Все-таки – смена нашего захолустного существования. Что-то новенькое для «бывших партизан-байструков».
Вот за большими липами начинает уходить из поля зрения старая графская мельница. В который уже раз прощально качнула своими умирающими ветками старая черемуха. Не будет она провожать детдомовцев. Да и не прозвучат в ее листве ребячьи голоса тех, кто навсегда покидал те места, где она, по воле судьбы, оказалась встречающей и провожающей. Качнула на прощание.
Прощайте, последние обитатели графских развалин! И осталось ей тихо любоваться очередными заходами и восходами, до тех пор, пока смиренно не склонит уставшие, дряблые ветки на дорогу, по которой когда-то ушли в жизнь сотни любителей ее плодов.
Пройдет время, и она тихо упадет на эту самую дорогу. Звонкая пила расчленит ее на маленькие швырки и, сгорев в деревенской печи, она дымком поднимется в небо, и, уже с непонятной нам, смертным, высоты, будет смотреть на своих «мучителей». Да и какие это мучители! Плоды мои собирали. Ветки не ломали. И на том им большое спасибо. Потому и качну им на прощание с превеликим своим удовольствием. С Богом, ребятки! Удачи и прощайте навсегда!
Со старой черемухой уплывает в прошлое и такой любимый ставок, и горки, где рвали свои штанишки, играя в войнушку. Да разве все это забудешь? Слава Богу, нет.
Лежа на смертном одре, понимаешь, что самые чистые воспоминания – это детство. Нет ни долга, ни обязанностей и обязательств – лишь чистая детская улыбка.
Жаль, что затем жизнь предъявляет свой истинный оскал. Все увидим, все узнаем со временем.
МЫ УЕЗЖАЕМ. Нет! Мы навсегда уходим из детства.
А территория снова обретает свое старое название – имение Титина и, дополнительно — подсобное хозяйство Сморгонской школы-интерната.
Прощайте, Байбы! Все здесь было: и смех, и слезы, и первая детская любовь.
Кто из нас когда-нибудь, хотя бы на часок, сможет заглянуть в свои Пенаты?
У меня же это случалось не столь редко. Особенно в год, когда работал электриком в ПМК и занимался электрофикацией деревень Сморгонского района. Да и из далекой Сибири удавалось побывать в Байбах несколько раз. Но это уже совсем другой рассказ.
Прощайте! Прощайте Байбы!
НА ЭТОЙ ДОРОГЕ ВСЕ РАВНЫ
Не хотелось бы, чтобы все выше написанное представлялось только этаким детством сквозь розовые очки. Детством среди милых младенческих игр и шалостей, среди одинаково веселых и счастливых воспитанников детского дома. Вот уж нет! Всего хватило с избытком, как говорится, по самое не могу. Были и смех, и слезы. Не потому ли до сих пор распространяется нехорошая слава о детдомах и продолжают убегать оттуда ребята и в ХХI веке. В этой «славе» присутствует изрядная доля правды.
Память! Загадочное и в то же время емкое слово. Прям-таки бездонное хранилище прошедших событий. Вот и достаешь из него по маленькой толике запавшего в душу и … начинает прокручиваться фильм о дорогом и далеком прошлом. Включай, какой тебе по душе, под твое сегодняшнее настроение.
По настоятельной просьбе главного редактора районной газеты «Светлый путь», что находится на белорусской земле, «выбрал» детдомовские воспоминания. Да и приятно, что мои заметки появились в районке дорогому сердцу уголка Белоруссии –Сморгонщине.
Говорят, что плохое лучше не вспоминать. Но боль, особенно душевная, оставляет глубоко пропаханную борозду в сердце. Разве унижения и несправедливость, детские слезы и обиды забываются по прошествии лет? К великому сожалению, а может, и к счастью, нет. И еще раз нет!
Необходимость нормального существования заставляет вытравить на длительный срок или запрятать ее, боль, в самый, что ни на есть дальний угол нашего мозжечка. Иначе она может привести в «желтый» домик. Но вот где их возвращение, воспоминание не поддаются контролю – сны. Будем же иногда позволять себе такую роскошь и окунаться в такие сновидения.
1956 год. Война закончилась лишь одиннадцать лет назад. И ее зловещая память оставила не только видимый, но, и что, самое ужасное, моральный след в сердце.
И в нашем, Байбовском детдоме, были воспитанники, которых война напрямую опалила своим огненным пламенем. А сколько таких было разбросано по всей Белоруссии? Да почитай в каждом районном городке был свой детдом. Старшеклассники не любили или не желали вспоминать о прошлом, и уж тем паче громогласно плакаться в тужурку каждому встречному. По крайней мере, мы, малышня, плача от них ни когда не слыхали.
— Смотрите, какой я страдалец и горем убитый ребенок! Пожалейте меня! – мог бы кричать каждый из них. Но нет. А уж если тебя окружают десятки таких же искалеченных сердец? Лучше промолчать, сохранив свое, личное, в потаенных уголках души. Коллективная жизнь помогает не озлобиться и продолжать жить настоящим, а не прошлым.
Но все же было бы не правильном представлять детский коллектив этаким монолитом.
Нет! Скорее, он в большей степени напоминал кубик Рубика – настоящий калейдоскоп детских характеров, где рука об руку сосуществовали ангелы и демоны. И потому он, по сути, был весьма сложным организмом. В нем во всем своем естестве присутствовали и доброта, и низость в поступках, и дружба, и унижение слабых не только телом, но и душой. Да, малышню оберегали и защищали, но в пределах понимания старших о доброте. Но где границы, в которые можно втиснуть понятие – это добро, а сие – зло? Каждый сам их определял, сообразуясь с личным пристрастием, опытом жизни и многими другими измерениями, что подспудно подразумевалось под словами честь, совесть и доброта душевная.
Воспитатели делали попытки, в силу своих возможностей, скрасить сиротскую жизнь своих подопечных. Увы! Давно известно, что никто и никогда не сможет заменить брошенному ребенку нормальную, полноценную семью. А потому не стоит изводить кипы чистой бумаги. Как бы то ни было, мы жили, усваивали азы школьной и житейской наук и незаметно взрослели. И очень, очень редко звучали слова «мама», «семья». Разве что читали по букварю – мама мыла раму. Как будто жили в другом мире с иным мировоззрением. А потому все хорошее, но особенно плохое, вынуждены были носить в себе. Не от кого было ощутить ласку, некому излить свои горечи и обиды. Вот и приходилось мириться с таким положение дел и учиться искусству выживания в столь сложном и непредсказуемом мире.
Да, нас учили не только читать и писать, но и выполнять разные работы на подсобном хозяйстве. Ребята умели запрячь лошадь, ездить на ней верхом, ходить за плугом, неплохо управляться с топором и пилой, и многое, многое другое, без чего не мог полноценно жить детский дом.
Советская пропаганда постоянно талдычила: «Все пути для вас открыты, все дороги вам ясны!». Но как по этим дорожкам топать? Науки на данную тематику не существует.
Человек рождается на земле, чтобы сыграть определенную, отведенную только ему свыше роль. К этому обязывают особенности его дарований, характера, Выпавшие на его долю обстоятельства. Но ему не дано знать замысла «сценариста». Он не знает, хорошо он играет свою роль или плохо.
Не знает даже, свою ли играет роль. В отличие от сцены, где всё способствует раскрытию потенциала актёра — музыка, декорации, костюм. Мир делает все, чтобы эта роль не была сыграна или сыграна плохо. И в отличие от актера, которому кажется, что его главная роль еще впереди, всякий из нас, живущих, понимает, что это его единственный шанс на сцене бытия и он распоряжается не какой-то выдуманной судьбой, а своей жизнью – неповторимой и бесценной.
Думается, что главная беда детдомовцев – иждивенческое начало. Ведь жили на всем готовом: отсутствовали стимулы борьбы за кусок хлеба, места под солнцем и т.д. и т.п.
А ведь именно в семье подростки видят и слышат, как обсуждается семейный бюджет, как взрослые устраивают свое благополучие, как поступают в тех или иных житейских ситуациях, как адаптируются в трудовых коллективах, да и в современном обществе в целом. Много о чем еще, чего никогда не услышишь в детдоме. Почему-то и заканчивая обучение, детдомовцы, по существу, остаются со взрослой жизнью один на один. Страшно!
Превратности судьбы не всегда ведут человека прямой дорогой: они не простираются ровной, никуда не отклоняющиеся стезей перед тем, кому предназначены; там встречаются тупики, закоулки. Темные повороты, зловещие перекрестки, откуда разбегается множество тропинок. И будет счастьем, если на выборе жизненного пути детдомовцу встретится хороший и добропорядочный проводник. Проводник плюс сила воли и терпение в достижении благородной цели ведомого – слагаемое успеха. Но, когда ты проходишь мимо такого проводника или проводников, то неминуемо окажешься на обочине жизни. И пролетающие в вышине птицы удачи не коснутся тебя своими крылами. В жизни ничьей не бывает. Нормальное, человеческое существование или погружение в клоаку, а оттуда, возможно, и в места не столь отдаленные. И сколько же детдомовцев прошло по этому проклятому пути, знает лишь Господь Бог! По неизвестно кем приведенной статистике – не меньше 45 процентов. Вот с чем на самом деле сталкивается детдомовец, почувствовав всеми фибрами своей неокрепшей спины захлопнувшиеся навсегда врата детства. Хочется кричать, молить; «Откройте! Я не желаю делать и шагу в бездонную пропасть!»
Но нет. Врата закрыты. Дважды в одну и ту же воду не войдешь. Ступай, сынок, и да поможет тебе Господь.
Все. Нужно делать первый несмелый шаг, за ним – второй, третий … начинать дорогу жизни. И никого не будет интересовать твое детдомовское прошлое.
НА ЭТОЙ ДОРОГЕ ВСЕ РАВНЫ.
Виктор Николаевич Жамов, Тайшет, 2015 год