Может ли оборваться история народа, численность которого не достигает тысячи человек?
Тофалария — центральная часть Восточных Саян, куда я попала благодаря профессии, любопытству и вертолету Ми-8. В привезенном из тайги тофаларском архиве — около пяти часов интервью и гигабайты фотографий, которые разобрать несложно, но сложно пережить увиденное. В Верхней Гутаре я провела всего пять дней. Этого оказалось достаточно, чтобы люди, рядом с которыми кладешь диктофон, стали не просто респондентами, но хорошими знакомыми.
Тем сложнее рассказывать о них. Печально то, что представители одного из самых малочисленных коренных народов Сибири в большинстве своем не помнят традиций. Из носителей языка осталось несколько человек. Оленей разводят единицы. Обрусевший этнос забывает свою культуру и традиции. Тем не менее жители в Тофаларии — особенные люди.
Сезон охоты
— Вылет в Верхнюю Гутару намечен на два часа! — огорошила меня кассир Нижнеудинского аэровокзала. — В одиннадцать уйдет рейс в Нерху и Алыгджер, потом вертолет вернется и отвезет всех в Гутару.
Хотя накануне по телефону меня уверяли, что вылет состоится в десять. Мне, человеку городскому, который привык вечно спешить, планируя день буквально по минутам, подобное расписание показалось, мягко говоря, не правильным. Для местных подобное положение вещей — норма. Они еще помнят, как полгода назад при посадке на борт доходило до драк. Вертолеты в Тофаларию (а это лишь три поселка среди бескрайней тайги) летят только при наполняемости салона, финансирование из бюджета было недостаточным, рейсы — один-два в две недели. Люди были вынуждены жить на аэровокзале в ожидании отправки домой, и, понятное дело, никого это не веселило. Зато этой осенью вертолеты стали летать удивительно стабильно — два раза в неделю. Правда, и теперь был риск, что рейс отменят из-за погодных условий, и тогда ожидание растянулось бы как минимум на сутки.
— Да ну и что — подождем! — такими словами отреагировала на новость бойкая женщина, которую я сразу узнала по ее же собственному описанию: «невысокая, говорю громко».
Это была Наталья Тутаева, по приглашению которой я и летела в Верхнюю Гутару.
— Они назло мне делают! Вчера я ходила в администрацию — ругалась, требовала, чтобы в Гутару выделили вертолет. Перед этим наши прилетели на Ан-2, так у них ресницы в инее были — такой там холод! Вот и дали вертолет, да только ждать заставляют. А ничего, мы подождем! Зато в тепле полетим…
Как разместить новость на Тайшет24
Наталья Тутаева — коренная жительница Верхней Гутары. Как и большинство местных, окончила школу-интернат в Алыгджере, непродолжительное время училась на режиссера-постановщика в институте культуры в Улан-Удэ. Но вышла замуж, родила, да так и осталась в Тофаларии, не получив профессии. Со своим вторым мужем Наталья живет уже 27 лет. Рядом они построили дом для своей дочери Анны, помогают воспитывать троих ее детей — 7,5 и 2 лет. Правда, на момент моего приезда в Гутару мужчин в доме не оказалось — муж и зять ушли на охоту.
— За сезон на пушнине можно заработать столько, сколько в городах и за год не заработаешь, — объясняет хозяйка, — все тут живут за счет охоты.
Наталья уже два года работает оператором спутниковой связи, хотя до этого не умела даже пользоваться компьютером. В 2012 году она баллотировалась на пост главы, вот и поставила себе цель — обеспечение поселка стационарным телефоном и Интернетом, а также качественной медициной. В последнем случае, правда, все ограничилось появлением в ФАПе небулайзера и глюкометра, что тоже хорошо. В итоге выборы выиграть не удалось, зато связь появилась. До этого Верхняя Гутара общалась с внешним миром при помощи рации. Местные вспоминают об этом с улыбкой: все разговоры проходили на радиостанции в присутствии многочисленных свидетелей, стоявших в ожидании своей очереди поговорить. Сейчас можно позвонить с таксофонов, которые установлены на зданиях почты и одного из магазинов.
Таёжные парадоксы
Местный «таксопарк» на момент прилета был представлен высоченным «Уралом» (дабы не вылететь из кузова, пока нас подвозили с вертолетной площадки до деревни, мне пришлось сесть на пол и мертвой хваткой вцепиться в борта), и мотоциклами.
Коренной гутарец русского происхождения Андрей Морозов, который в летний период подрабатывает каюром — водит туристов от Катышного (место в тайге, до которого еще доходят «Уралы») до сплавов по Бирюсе, Уде, Гутаре и другим рекам, сначала даже не понял моего вопроса:
— Почему мы ездим на мотоцикле зимой? А когда еще? Летом по лесу на нем не проедешь, а зимой удобно — это же не лошадь, смотреть не надо…
Один минус — проблема с бензином. Его, как и солярку для местной электростанции, завозят лишь раз в году, по зимнику. Продают соответственно сразу на год, сотнями литров. Тяжелые грузы — муку, крупу, стройматериалы — завозят по зимнику. Поэтому в местных магазинах (их два) не купить хлеба, приходится тофам самим печь. Надо отдать должное, булки получаются вкусные. Недостаток привозных продуктов компенсируется дарами природы: на каждом столе — мясо кабарги, другой дичи, что в первую очередь отмечают приезжие.
То, что для нас непривычно, здесь обычное дело. Например, у главы поселения нет своего дома. Как объясняет сам Александр Михайленко (мне повезло прилететь с ним одним рейсом), в Гутаре ему жить просто некогда. Все инстанции находятся в Нижнеудинске, где он и проводит большую часть времени, а в поселке ночует у родственников.
Поселок окружает бескрайняя тайга. Тут достаточно на сто метров отойти от крайнего дома, и если повезет, то можно встретить зайца, вспугнуть кабаргу, а если не повезет — столкнуться с медведем. Казалось бы, удаленность от остального мира должна играть на руку традиционному образу жизни. Увы, из личных владений исчезают даже олени, неизменные спутники тофов в течение многих столетий. При советской власти в колхозе «Красная тофа» поголовье этих животных достигало нескольких тысяч голов. Сегодня на весь поселок осталось лишь 40 особей, держат их двое — Валерий Холямоев да Илья Антипов.
Мужчин застать не удалось — Антипов охотился, а Холямоев был в своей тайге (это слово здесь произносят с ударением на первый слог, и означает оно лишь конкретно его часть леса). Как мне пояснили, оленей теперь можно увидеть, когда Валерий приезжает за продуктами. Либо весной, когда появляются анайчики — оленята.
— Валера все время в тайге, а тут задерживается на месяц, когда матух привязывает, — объясняет его жена Светлана Саганова, — анайчиков же на ночь отпускает. Потом наоборот. А как подрастут, уже всех отпускает на голец. Олени ведь мох едят, вот и приходится нам кочевать с ними.
Светлана и Валерий — чистокровные тофы. Они не просто застали то время, когда родители жили в юртах даже зимой, но и сами продолжают жить в них. Прямо в юртах, например, развешивают и коптят мясо. Их сын Серафим сегодня единственный в поселке ребенок с чистокровными корнями. Парню 15 лет, окончив школу, он решил нигде больше не учиться, а продолжить дело отца. Светлана еще два года назад безвылазно жила в тайге, но заболела. Теперь переживает, что ее мужчинам одним по хозяйству управляться приходится.
— Олени-то для нас уже как хобби, привычка наша родовая, — грустно улыбается она. — Какой-то выгоды заниматься ими нет, живем, как и все, за счет охоты. Когда распался коопзверопромхоз (в 1980 году), от многотысячного стада оставалось только пять оленей. Одних волки съели, других — люди. Оставшихся отдали Валерке — он всю жизнь оленеводом был. Вот мы в тайге и жили, пока не подняли их. А в прошлом году у нас 20 голов убил кто-то. Слухи ходили, что кто-то из старателей, но мы так и не нашли никого.
Стойбище как шанс вернуться к истокам
Олени не единственная утрата. Параллельно забывается тофаларский язык — в школе его преподают по учебнику, но никто на нем не говорит.
— У матери во время мора умерли все дети от первого брака, — рассказывает старейшая жительница Верхней Гутары, 66-летняя Наталья Мехонцева. — Потом она от отца родила трех девчонок. Сестры красавицы были, но одна от воспаления легких скончалась, другая от менингита. А я, самая вредная и некрасивая, осталась. И родители меня баловали: были у меня желтый продымленный кожанчик да унтики с шитьем. Такая красота! Жалко только, что мы передали их в Иркутский краеведческий музей.
Мор, о котором упомянула Наталья Петровна, — одна из эпидемий оспы и тифа, которым подвергались коренные жители Тофаларии в прежние времена. Они-то, кстати, и стали причиной, по которой тофалары постоянно смешивались с другими народами — так они спасались от вымирания. Веками их численность не доходила до тысячи человек, а свою лепту в их сохранение внесли русские, цыгане, тувинцы, буряты, якуты, поляки, эвенки…
— Я не хочу, чтобы цивилизация стала нам ближе, — заявляет Лидия Ивановна Речкина, основательница одной из родовых общин Верхней Гутары (сообщества родственников, объединившихся, чтобы по современным законам вести традиционный образ жизни на родовых участках). — Пусть будет как есть — авиаперевозки с небольшой периодичностью, зимник, не нужны нам и хорошие дороги… Иначе посторонние люди придут, загубят нашу тайгу. Наши охотники, конечно, тоже занимаются промыслом, но при этом они главные защитники природы. К концу сезона каждый из нас знает, сколько в его тайге осталось животных и птиц, и всегда оставляет столько самцов и самок, чтобы популяция конкретного вида не сокращалась.
То, что я смогла застать Лидию Ивановну дома, можно назвать очередной удачей. Обычно в это время она тоже в тайге, с мужем и сыновьями, но на этот раз работала с документами — боролась за озеро, что рядом с поселком. (В озере стали разводить рыб, а местным рыбачить не разрешают.) Пока мужчины охотятся, занимается хозяйством в зимовье. Объясняет просто: семья только тогда сохраняется, когда женщина находится при мужчине, даже в лесу,
— Иногда меня спрашивают: чем можно заниматься в тайге? — улыбается она. — А я, не поверите, каждый вечер ползком до кровати добираюсь! Я ведь еще готовлю сувениры из природного сырья, шью. Пробовала открыть здесь пошивочную мастерскую, но не получилось: дорого, а помощи ждать неоткуда.
Лидия Ивановна показывает вечерние платья, сшитые ею в тофаларском стиле, и вспоминает: еще бабушка ее была великая рукодельница, мужа и детей одевавшая с иголочки.
— Бродни у него были из кожи — весь день мог в них бродить по речкам, а вечером снимал с сухими портянками, — восхищается моя собеседница. — До того умело шили! А еще бабушка всю жизнь выделывала шкуры. Из них у нас обувь, одежду, сумки — все делали. Я помню, как сидела рядом с ней и сучила жилы, которыми она шила. Сейчас шьют капроном, а он шкуру рвет. Жила-то никогда не порвет, но сейчас никто их уже не выделывает.
Лидия Речкина (в девичестве — Саганова) выросла рядом с оленьим стадом, помнит, как пекли сытные лепешки с саранками и заваривали чай — с молоком, маслом и мукой. Признается, что с возрастом все больше тоскует по прежней жизни, когда общались только на родном языке. Вот и родилась у нее идея создать местный краеведческий музей при школе. Соседи принесли старые фотографии, сохранившиеся сумины и ундиеги (кожаные сумки ручной работы), оленьи седла с использованием корней деревьев (технологию создания их уже потеряли), а в школьной библиотеке как раз во время моего визита кипела работа по перепланировке — с Нового года часть комнаты превратится в музей.
— Хочу, чтобы в этой комнате дети получали психологическую разгрузку, — мечтает Лидия Речкина. — Там мы сделаем юрту, сымитируем костер. Каждый сможет прийти и окунуться в наше прошлое. А еще хочу, чтобы появились для детей летние лагеря на оленьих стоянках, так есть шанс на возрождение языка.
Билет в один конец
Далеко не все жители Верхней Гутары являются коренными обитателями. Среди приезжих, например, фельдшер Александр Русанов. Родом он из Нижнего Новгорода, в 2003 году приехал в Нижнеудинск в гости к бабушке. Молодой на тот момент парень едва окончил Нижегородское медучилище. Когда собрался домой, то выяснилось, что денег на обратную дорогу нет, поэтому решил подработать на станции скорой помощи. Однако в первый же день его остановили в коридоре и спросили, не хотел ли бы он поработать в районе.
— А для меня тогда что Алзамай, до которого можно по трассе за час добраться, что Гутара — все одно было, — с улыбкой вспоминает Русанов. — Я даже не знал, что в Нижнеудинске аэропорт есть, думал, что про самолет это шутка такая. У нас в Нижнем Новгороде 32 километра в одну сторону — Владимирская область, 15 километров в другую — Ивановская. А здесь 180 — один район. В общем, я понятия не имел, где находится Верхняя Гутара. Так и согласился.
Уже через месяц прибывший медик познакомился в Гутаре с будущей женой — так и решилась его судьба. Сейчас у супругов трое детей и большое хозяйство: лошади, коровы, свиньи, гуси, куры. За прошедшие годы Александр Русанов, как и все тут, стал заядлым охотником. Что же касается профессиональной практики, то здесь она, признается, весьма обширна: он зубы удаляет, роды принимает, раны зашивает. В том случае, если у пациента перелом или требуется хирургическая операция, вызывают санавиацию. Правда, окончательное решение о необходимости экстренных вылетов принимают в городе, так что надеяться в основном приходится только на себя.
— А случаи бывают разные, — рассказывает здешний эскулап. — Не так давно четырехлетний мальчик сломал руку, но перелом у него был закрытый, а это не повод беспокоить санавиацию. В итоге ему пришлось ждать рейсового вертолета, который прилетел только через 16 дней… Или: беременная не захотела вылетать в город вовремя, пришлось принимать роды на месте, а у них дома ни одной чистой тряпки. Пришлось заворачивать младенца в пеленку, в которой мы принесли инструменты…
Дети — основной контингент местного фельдшера. Родители приводят их на прием с респираторными заболеваниями либо вызывают на дом, когда надо вынуть из носа инородное тело — бусины, орешки, витаминки… Взрослые же ходят в ФАП неохотно. Чаще всего они попадают сюда либо в состоянии алкогольной интоксикации, либо с травмами — как огнестрельными, так и ножевыми. А еще многие воспринимают фельдшера как человека, дающего бесплатный проезд.
— В этом году я выписал уже 180 направлений на анализы, — говорит Александр Русанов. — Делают их в Нижнеудинске, а по направлению от врача местный житель имеет право бесплатно слетать туда и обратно. Вот только иногда они пользуются этим правом, чтобы сделать в городе свои дела, а про то, что анализы нужно сдать, вспоминают в последнюю очередь.
Понять гутарцев, конечно, можно: не так давно стоимость билета для местных в один конец была 3,5 тыс. руб. Туда-обратно существенная экономия получалась.
Сильнее магнита
Под крылом Ан-2 — последний горный хребет, у подножия которого раскинулся Нижнеудинск. Где-то позади осталась Тофалария — обособленная, неприступная, дикая.
Вспомнились слова Натальи Тутаевой:
— У нас в Гутаре были туристы из разных городов России, Америки, Германии, Польши, Латвии. Начинаешь спрашивать — а они и на Алтае, и в Хакасии, и на Байкале, и в Монголии были… Но Тофалария, говорят, лучше! Ты сама позже поймешь, что всех, кто побывал здесь хоть раз, потом тянет сюда как магнитом. Напишешь мне потом, права я была или нет…
Фото автора.
Наталья Федотова, baikal-info.ru
